Весьма гордившаяся тем, что именно ее изба стала местом для вечерних посиделок, Зина заваривала свежего турецкого чаю и ставила на стол сухари и конфеты. <...> Пили только чай из блюдечек, и прижимистая Зина уносила тарелку обратно, чтобы снова выставить ее назавтра. <...> Единственный, кто не принимал участия в этих чаепитиях, была зинина соседка Руфина. <...> Она рано тушила свет, но Зина давно уже заприметила, что спать Руфина не ложится, а сидит и смотрит на освещенные окна, отодвинув занавеску. <...> - И чё нейдет, чё себе воображат? - говорила Зина, не то довольная, не то раздосадованная тем, что Руфина сидит одна. <...> Ой, дедушко, шел бы ты курить на коридор, - поворачивалась она к Лафте, но тот ее не слушал, отрешенно курил самокрутку, и его потухшие глаза смотрели в никуда. <...> Бабки охали, кивали головами, а назавтра ктонибудь из них рассказывал Руфине, что Зинка опять ее вспоминала. <...> Иногда Руфина все-таки заходила, и Зина встречала ее с преувеличенным радушием, наливала чаю, но Руфина к столу не садилась, отговаривалась тем, что уже попила дома. <...> История эта, о которой так любили посудачить старские женщины, уходила в те далекие времена, когда только кончилась война и никакой Зины в Старом в помине не было. <...> Осенью Лафтя подался на заработки в соседний район, и Руфина собирала его в дорогу, на глазах у всех провожала и виду не подавала, что ее это как-то трогает, хоть и понимала женским сердцем: навсегда мужик уходит. <...> Руфина давно бы со всем смирилась, она ведь Лафте добра всегда желала, и, потом, сама его за буйный нрав побаивалась и, предложи он ей выйти эа него замуж, десять раз бы подумала, прежде чем согласиться, хоть и согласилась бы, конечно, - однако терпеть, что молодая пришлая дрянь смеет насмехаться над ней в ее собственной деревне, это было выше даже Ру'фининой кротости. <...> И ладно б одна Зинка', та, положим, ревновала просто, боялась, как бы Лафтя не стал к старой полюбовнице снова тайно бегать - худо было <...>