Иван Алексеевич Бунин
ПОЛУДЕННЫЙ ЖАР
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
Жаркий день, вся дворня на покосе, усадьба кажется брошенной, - во всей усадьбе только я и
дурочка Глаша. Она гостит у нас, теперь сидит под раскрытым окном людской, обращенной задом к
солнцу, темной, полной мух и, оттого что в ней пекли утром хлебы, очень жаркой. Сидит и что-то
говорит: часто так до самого вечера и все говорит, вслух думает. Я вышел из дому, - увидав меня, кличет
к себе:
- Папаша, поди-ка ко мне. Поди, не бойся.
Я вхожу в тень избы и сажусь под окном на скамейку.
- Чего ж мне бояться, Глаша, я не боюсь.
Она с ласковым сожалением качает головой:
- У, дурак, дурак. Как же не бояться? Я глупая, убогая, а спокон веку боюсь. Все думаю, все
боюсь. Прежде лежала сколько лет, а он меня в тележке возил...
- Кто возил?
- Оська возил, сирота, отрок божий, первый вор был на всех ярманках, потом, сказывали, в
остроге в Задонске сидел. Я, бывало, лежу, а он меня везет, по всем деревням впричет кричит,
милостинку на меня просит, а я лежу, я, мол убогая, безногая. Мне не бог ножки отнял, а сама отлежала
их, сама в тележку легла, а кто ж бы мне дал, кто милостинку сотворил? Никто бы не дал, дур и так на
свете много, побирушек, папаша, много, а народ, он жадный. Они все, мужики-то, жадные, всякому
жалко с копейкой расставаться, а корку хлебную, горбушку, он се блажей цыпленку размочит, цыпленка
своего напитает. Я и лежу, а он кричит, по нолям, по деревням меня везет, по ярмонкам. По ярманкам
хорошо бывает, народ гамит, карусели летяг, музыка, колокольчики, по церквам трезвон, но то что в
поле, там-то и есть самый страх и жар.
- Какой страх и жар?
- У, дурак, дурак. Какой же бывает жар? Полуденный жар, в какой Еву полуденный бес искусил.
А как бросил Оська меня возить и тележку себе взял, я сама, папаша, стала просить, сама стала ходить,
меня теперь все знают, все почитают, на станцию приду, жандар честь отдает, буфетчик чаем угощает. А
по полям, по степям, нету там, папаша, живой души, одни видения.
- Что ж тебе там видится?
Задумалась, стала говорить, глядя вдаль:
- В церковь венчать привезли меня, папаша. Жених высокий, лютый, а красивый, загляденье.
Загляденье, до чего хорош! Свечи зажгли, венцы на нас надели. Народ стоит, а никто не говорит. Боятся,
папаша. Боятся. А на мне будто портки черные, пинжак черный, я и рада, хорошая стою. Рада, веселая...
- Ну и что ж? Перевенчали вас, а потом?
Она очнулась от задумчивости:
- У, дурак! Нетто можно спрашивать? Он блуд со мной сотворил, а у меня сердце зашлось, я аж
петухом закричала от той ужасти, проснулась и вся трясусь, плачу, рыдаю, а на меня ангелы крыльями
дуют со всех сторон, ничего не видать, темь, погреб, а я вижу, как они белеются, вихрем округ меня... У,
дурак, дурак! - ласково и восторженно сказала она грубым голосом и захохотала диким, блаженным
хохотом. - А ты говоришь: не бояться! Как же не бояться?
Успокоившись, опять заговорила задумчиво:
- Да, вот он преподобный был, а как погибал! Он святой был, Серафимом звали, ангелом, а сперва
простой будильщик был. Была там обитель в лесу, а он монахов будил: "Вставайте, вставайте, душу не
проспите!" По ночам их будил. Семь лет будил, послушанье нес, потом дьяконом сделали. А то все
будил: вставайте, мол, - бесы на вас по кельям глядят, глазами горят, дыхают, кахают. А как дьяконом
стал, еще пуще страсти натерпелся. Выйдет, выйдет к народу, поднимет орарь, хочет возгласить, ан нет,
ничего не может закричать. Народ стоит, ничего не видит, а он видит, и то в жар его кинет, то в чистый
мороз: то красный как кумач сделается, то как снег белый. Да. Народ молчит, и он молчит, только одно
видит: по всей церкви ангелы служат, по воздуху плывут, кадилами, дымом машут, грозой сверкают,
ризы белью, крылья белые... Я тогда у батюшки гостила, он все это мне сказывал, по книжке читал. Как
пьяный, тик читать. Без умолку читал!
Стр.1