Иван Алексеевич Бунин
ЛОВЧИЙ
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
В людской избе, на большой печи, в сумраке, зиму и лето лежал Леонтий, длинный и невероятно
худой, заросший седой щетиной бороды, бывший бабушкин повар. В летние дни в людской часто бывало
пусто, один Леонтий лежал на печи. На столе были прикрыты рядном черные хлебы. Я приходил, садился
на лавку, отламывал корку, солил и ел. А Леонтий лежал и говорил:
- Да, барчук, не всегда я так лежал, мусором голову пересыпал. Не всегда и поваром был. Я у
вашего дедушки по бабушке, у Петра Алексеича Чамадурова, ловчим был, стаей правил.
- Стаей собак?
- Так точно. Не телят же! Был сперва простым доезжачим, борзых, значит, вел, а вследствие
времени ловчим стал. А ведь это вам не книжку прочесть, тут даже простого русака оследить, и то надо
ум иметь. Вот хоть взять охотничий подклик - тут не одно хайло нужно! Тут кураж нужен. А я, бывало,
как наддам: "О, гой!" - так весь лес дрогнет! Опричь того, был дедушка ваш охотник смертный, завзятый,
- ему угодить не всякий мог. Была у него заветная наложница, девка именем Малашка, - я потом расскажу
вам как-нибудь, как я из-за нее погиб, попал под страшный сюркуп... Уж как он людей своих терзал, до
чего неприступен был! А эта Малашка просто веревки из него вила, он за нежное ее притворство на все
был готов. "Она мне, Леонтий, миляе всех на свете!" Так прямо и говаривал мне. Я ему в ответ, что не
может того быть, что, мол, это вы только замысловато шутить изволите, а он мне тверже того: "Нет, не
шучу, и ты изволь слушать меня с примечанием". Ну, а я все противных мыслей был, все думал про себя:
погодите, сударь, покажет она вам себя в некий срок! Ведь на сусле пива не узнаешь, ведь сейчас-то она
пока девчонка, а вот как станет в лета входить... Они же между тем вдаль свои мечты не простирали, -
мол, когда-то еще это будет! Мы такое заведение имели, после осенних охот был у нас завсегда большой
публичный стол, так что же вы думаете? - они эту девку с гостями сажали! Ну, а после Малашки нащет
охоты с ума сходили, и охоту держали мы истинно знаменитую. Так собаку любить, как дедушка любили,
никто во вселенной не мог. Они всякую охоту обожали, - и ла шас о леврье и о шьен куран, - иной раз
интересовались даже и мокрой, а весной по брызгам...
- Какой мокрой?
- А всякой, значит, болотной. И каких только собак у нас не было! Были понтеры, были сеттеры,
были лягавые, а борзым и гончим и счет потеряешь - их за усадьбой целый стан у нас стоял. Ну и я гончих
и борзых любил - может, не меньше дедушки. Из того и холостой навек остался, не увлекался самыми
первыми красавицами. Да и некогда было, круглый год только стая на уме. Да и что эти красавицы,
барчук! Все, как говорится, на один и тот же вкус, подобно курице, - что черный, что белый хохол. Все
эти понтеры, сеттеры, лягавые мне были нипочем, ружья я и не знал. Бывало, спросит дедушка: "Ну как,
Леонтий, на твой взгляд, моя новая лягавая?" Хороша, скажешь, сударь. Стоит мертво, подает отлично.
Они опять изволят ко мне приставать: "Нет, ты скажи мне, пожалуй, хорошенько, что ты точно думаешь?"
Да что ж, говорю, могу я точно думать? Не возьмите во гнев: не могу я ни понтера, ни сеттера, ни лягавую
любить, из какого гнезда они ни будь.
- Как из гнезда?
- А это всегда так, сударь, говорилось: из дурного гнезда собака, из хорошего гнезда собака... из
какой фамилии, значит.
- А как еще говорилось?
- А мало ли как. Теперь так уж не могут говорить.
- Ну скажи что-нибудь.
- Да что ж не к делу говорить? Это подобно тому, как песню петь некстати. Вот была, к примеру
сказать, самая главная песня у нас - лучше этой песни, на мой сгад, на свете нет, а петь ее надо было тоже
ко времени. Это била самая наша задушевная: "Выпьем, други, на крови!" Эту песню, сударь, пели на
добыче:
Выпьем, други, на крови!
И вот уж истинно картина была: лежит па поляне "пятый зверь, кровяной, гордый, уж с пленкой на
глазах, с кушенным языком, а округ него целой ассамблеей охотники - вдаришь в рог, и грянут все хором:
Стр.1