Иван Алексеевич Бунин
ОБУЗА
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
После ужина пили чай, жадно и торопливо просматривали газеты, только что принесенные с
почты. Вес то же, все та же жуткая чепуха! Потом вес постепенно разошлись спать. Остался один и все
читал, возмущаясь и волнуясь. Вдруг случайно взглянул на окна: за переплетами старых рам - красота
старых сосен и елей, романтическая путаница их хвои, ветвей, сучьев и синее небо апрельской лунной
ночи. Быстро встал, прошел в лакейскую, внял картуз и палку, вышел на крыльцо... Ах как прекрасна
ночь! что за ночь!
Крыльцо и вся эта сторона дома в лунной прозрачной тени, впереди - просторный светлый двор и
озаренные стены и старые крыши подпорных построек. Сбежал с крыльца легко, молодо, повернул к
саду: ночь свежая, но сухая, полная луна стоит высоко, небо совершенно чисто. Вошел в аллею - она еще
голая, извилистые короткие тени спокойно лежат на сухой земле, по которой так приятно идти. Далеко
насквозь виден голый сад.
Из аллеи повернул на дорожку между кустами сирени и акаций: светлая ночь сияет в уюте сада,
над его полянами, на которых стоят низкорослые старые яблони, уже зацветшие. Луна смотрит с высоты
прямо в лицо. Вдали направо, во флигеле, уже много лет догнивающем в саду без призора, светится
огонек. Иду на него.
Поднявшись на крылечко и отворив дверь из сеней в прихожую, не сразу понимаю, что это такое:
ад какой-то! Прихожая вся полна едкого дыму, в дыму багрово коптит на столе лампочка, а из дымной
печки красными языками вырывается пламя. Старик, сидя на полу на коленях, топит. Он энергично, с
сухим треском, ломает костлявыми руками бурьян, пихает его в печку, и огонь вместе с клубами дыма то
и дело вышибает назад.
Я хлопнул дверью, входя, я подхожу к самой печке, но старик или не слышит, или не хочет
слышать. Он не оборачивается, ломает, пихает и глядит с тем странным вниманием, с которым люди
всегда глядят на огонь, Он в замызганном, ссохшемся от времени полушубчишке и в моей старой шляпе.
Глаза у него от дыму красны, как раны, плачут, но он, не обращая на это внимания, глядит. Лицо
морщинистое, китайское, с ощипанной седой бородкой.
- Здравствуй, Ефрем. Что не спишь, один сидишь?
Он точно сразу просыпается и дико взглядывает на меня. Потом крепко, отрывисто:
- Как один?
- Да как же, все давно спят, один ты сидишь.
- Я не один.
- А с кем же?
- С богом.
- А затопил почему?
- Почему! Лег было, да холодно. Застыл весь. Тебе хорошо в теплых хоромах.
- И трубу, верно, не открыл как следует - ишь сколько дыму напустил.
- Не достану я ее открыть, как следует. Открыл как попало, затопил и сижу... Вот так и живу,
ночь в день оборачиваю. Да. Другие померли, а меня земля забыла. Что ж делать! Хочешь, не хочешь -
живи!
- Это правда. А у тебя ведь, кажется, и родных никого нету?
- Захотел родных!
- И детей не было?
- Были, да сплыли. А жена - на кой она мне ляд?
- Все вдвоем-то лучше.
- С лучком! По могилам вдвоем не лежат.
- Так. Значит, плохо дело?
- Чужая печка холодна.
- А на свою не хочешь. Кто ж виноват? Ведь у тебя, говорят, свой дом есть?
- Сам же и виноват. Дома во сто раз скучнее. Забота да обуза. Забота да скука, только и всего... А
тут я как птица. Встал и ушел, только и всего.
Стр.1