Иван Алексеевич Бунин
ДЕЛО КОРНЕТА ЕЛАГИНА
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
I
Ужасное дело это - дело странное, загадочное, неразрешимое. С одной стороны, оно очень
просто, а с другой - очень сложно, похоже на бульварный роман, - так все и называли его в нашем
городе, - и в то же время могло бы послужить к созданию глубокого художественного произведения...
Вообще справедливо сказал на суде защитник.
- В этом деле, - сказал он в начале своей речи, - нет как будто места для спора между мной и
представителем обвинения: ведь подсудимый сам признал себя виновным, ведь его преступление и его
личность, равно как и личность его жертвы, волю которой он будто бы изнасиловал, кажутся чуть ли не
всем, в этой зале присутствующим, недостойными особого мудрствования по их якобы достаточной
пустоте и обыденности. Но все это совсем не так, все это только одна видимость: спорить есть о чем,
поводов для спора и размышлений очень много...
И далее:
- Допустим, что моя цель - добиться только снисхождения подсудимому. Я бы мог тогда сказать
немногое. Законодатель не указал, чем именно должны судьи руководствоваться в случаях, подобных
нашему, он оставил большой простор их разумению, совести и зоркости, которым и надлежит в конце
концов подобрать ту или иную рамку закона, наказующего деяние. И вот я и постарался бы
воздействовать на это разумение, на совесть, постарался бы выставить на первое место все лучшее, что
есть в подсудимом, и все, что смягчает его вину, будил бы в судьях чувства добрые и делал бы это тем
настойчивее, что ведь он отрицает лишь одно в своем поступке: сознательную злую волю. Однако даже и
в этом случае мог ли бы я избежать спора с обвинителем, определившим преступника не более не менее,
как "уголовным волком"? Во всяком деле все можно воспринять по-разному, все можно осветить так или
иначе, представить по-своему, на тот или иной лад. А что же мы видим в нашем деле? То, что нет,
кажется, ни одной черты, ни одной подробности в нем, на которую бы мы с обвинителем смотрели
одинаково, которую мы могли бы передать, осветить в согласии: "Все так, да не так!" - должен каждую
минуту говорить я ему. Но, что всего важнее, так это то, что "все не так" в самой сути дела...
Ужасно и началось оно, это дело.
Было 19 июня прошлого года. Было раннее утро, был шестой час, но в столовой ротмистра лейбгвардии
гусарского полка Лихарева было уже светло, душно, сухо и жарко от летнего городского солнца.
Было, однако, еще тихо, тем более, что квартира ротмистра находилась в одном из корпусов гусарских
казарм, расположенных за городом. И, пользуясь этой тишиной, а также и своей молодостью, ротмистр
крепко спал. На столе стояли ликеры, чашки с недопитым кофеем. В соседней комнате, в гостиной, спал
другой офицер, штаб-ротмистр граф Кошиц, а еще дальше, в кабинете, корнет Севский. Утро было, словом,
вполне обычное, картина простая, но, как всегда это бывает, когда среди обычного случается чтонибудь
необычное, тем ужаснее, удивительнее и как будто неправдоподобнее было то, что внезапно
случилось в квартире ротмистра Лихарева ранним утром 19 июня. Неожиданно, среди полной тишины
этого утра, в прихожей звякнул звонок, потом послышалось, как осторожно и легко, босиком, пробежал
отворять денщик, а затем раздался намеренно громкий голос:
- Дома?
С тем же намеренным шумом и вошел пришедший, особенно свободно распахнув дверь в
столовую, особенно смело стуча сапогами и звеня шпорами. Ротмистр поднял изумленное и заспанное
лицо: перед ним стоял его товарищ по полку, корнет Елагин, человек маленький и щуплый, рыжеватый и
веснушчатый, на кривых и необыкновенно тонких ногах, обутый с тем щегольством, которое было, как
он любил говорить, его "главной" слабостью. Он быстро снял с себя летнюю шинель и, бросив ее на
стул, громко сказал: "Вот вам мои погоны!" А затем прошел к дивану, стоявшему возле противоположной
стены, повалился на него спиной и закинул руки за голову.
- Постой, постой, - пробормотал ротмистр, следя за ним вытаращенными глазами, - откуда ты,
Стр.1