Иван Алексеевич Бунин
СОЛНЕЧНЫЙ УДАР
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
После обеда вышли из ярко и горячо освещенной столовой на палубу и остановились у поручней.
Она закрыла глаза, ладонью наружу приложила руку к щеке, засмеялась простым прелестным смехом, -
все было прелестно в этой маленькой женщине, - и сказала:
- Я, кажется, пьяна... Откуда вы взялись? Три часа тому назад я даже не подозревала о вашем
существовании. Я даже не знаю, где вы сели. В Самаре? Но все равно... Это у меня голова кружится или
мы куда-то поворачиваем?
Впереди была темнота и огни. Из темноты бил в лицо сильный, мягкий ветер, а огни неслись
куда-то в сторону: пароход с волжским щегольством круто описывал широкую дугу, подбегая к
небольшой пристани.
Поручик взял ее руку, поднес к губам. Рука, маленькая и сильная, пахла загаром. И блаженно и
страшно замерло сердце при мысли, как, вероятно, крепка и смугла она вся под этим легким
холстинковым платьем после целого месяца лежанья под южным солнцем, на горячем морском песке
(она сказала, что едет из Анапы). Поручик пробормотал:
- Сойдем...
- Куда? - спросила она удивленно.
- На этой пристани.
- Зачем?
Он промолчал. Она опять приложила тыл руки к горячей щеке.
- Сумасшествие..,
- Сойдем, - повторил он тупо. - Умоляю вас...
- Ах. Да делайте, как хотите, - сказала она, отворачиваясь. Разбежавшийся пароход с мягким
стуком ударился в тускло освещенную
пристань, и они чуть не упали друг на друга. Код головами пролетел конец каната, потом понесло
назад, и с шумом закипела вода, загремели сходни... Поручик кинулся за вещами.
Через минуту они прошли сонную конторку, вышли на глубокий, по ступицу, песок и молча сели
в запыленную извозчичью пролетку. Отлогий подъем в гору, среди редких кривых фонарей, по мягкой от
пыли дороге, показался бесконечным. Но вот поднялись, выехали и затрещали по мостовой, вот какая-то
площадь, присутственные места, каланча, тепло и запахи ночного летнего уездного города... Извозчик
остановился возле освещенного подъезда, за раскрытыми дверями которого круто поднималась старая
деревянная лестница, старый, небритый лакей в розовой косоворотке и в сюртуке недовольно взял вещи
и пошел на своих растоптанных ногах вперед. Вошли в большой, но страшно душный, горячо
накаленный за день солнцем номер с белыми опущенными занавесками на окнах и двумя
необожженными свечами на подзеркальнике, - и как только вошли и лакей затворил дверь, поручик так
порывисто кинулся к ней и оба так исступленно задохнулись в поцелуе, что много лет вспоминали потом
эту минуту: никогда ничего подобного не испытал за всю жизнь ни тот, ни другой.
В десять утра солнечного, жаркого, счастливого, со звоном церквей, с базаром на площади перед
гостиницей, с запахом сена, дегтя и опять всего того сложного и пахучего, чем пахнет русский уездный
город, она, эта маленькая безымянная женщина, так и не сказавшая своего имени, шутя называвшая себя
прекрасной незнакомкой, уехала. Спали мало, но утром, выйдя из-за ширмы возле кровати, в пять минут
умывшись и одевшись, она была свежа, как в семнадцать лет. Смущена ли была она? Нет, очень немного.
По-прежнему была проста, весела и - уже рассудительна.
- Нет, нет, милый, - сказала она в ответ на его просьбу ехать дальше вместе, - нет, вы должны
остаться до следующего парохода. Если поедем вместе, все будет испорчено. Мне это будет очень
неприятно. Даю вам честное слово, что я совсем не то, что вы могли обо мне подумать. Никогда ничего
даже похожего на то, что случилось, со мной не было, да и не булет больше. На меня точно затмение
нашло... Или, вернее, мы оба получили что-то вроде солнечного удара...
И поручик как-то легко согласился с нею. В легком и счастливом духе он довез ее до пристани, -
как раз к отходу розового Самолета, - при всех поцеловал на палубе и едва успел вскочить на сходни,
которые уже двинули назад.
Стр.1