Иван Алексеевич Бунин
КОСЦЫ
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
Мы шли по большой дороге, а они косили в молодом березовом лесу поблизости от нее - и пели.
Это было давно, это было бесконечно давно, потому что та жизнь, которой все мы жили в то
время, не вернется уже вовеки.
Они косили и пели, и весь березовый лес, еще не утративший густоты и свежести, еще полный
цветов и запахов, звучно откликался им.
Кругом нас были поля, глушь серединной, исконной России. Было предвечернее время
июньского дня... Старая большая дорога, заросшая кудрявой муравой, изрезанная заглохшими колеями,
следами давней жизни наших отцов и дедов, уходила перед нами в бесконечную русскую даль. Солнце
склонялось на запад, стало заходить в красивые легкие облака, смягчая синь за дальними извалами полей
и бросая к закату, где небо уже золотилось, великие светлые столпы, как пишут их на церковных
картинах. Стадо овец серело впереди, старик-пастух с подпаском сидел на меже, навивая кнут...
Казалось, что нет, да никогда и не было, ни времени, ни деления его на века, на годы в этой забытой -
или благословенной - богом стране. И они шли и пели среди ее вечной полевой тишины, простоты и
первобытности с какой-то былинной свободой и беззаветностью. И березовый лес принимал и
подхватывал их песню так же свободно и вольно, как они пели.
Они были "дальние", рязанские. Они небольшой артелью проходили по нашим, орловским,
местам, помогая нашим сенокосам и подвигаясь на низы, на заработки во время рабочей поры в степях,
еще более плодородных, чем наши. И они были беззаботны, дружны, как бывают люди в дальнем и
долгом пути, на отдыхе от всех семейных и хозяйственных уз, были "охочи к работе", несознанно
радуясь ее красоте и спорости. Они были как-то стариннее и добротнее, чем наши, - в обычае, в повадке,
в языке, - опрятной и красивей одеждой, своими мягкими кожаными бахилками, белыми ладно
увязанными онучами, чистыми портками и рубахами с красными, кумачовыми воротами и такими же
ластовицами.
Неделю тому назад они косили в ближнем от нас лесу, и я видел, проезжая верхом, как они
заходили на работу, пополудновавши: они пили из деревянных жбанов родниковую воду, - так долго, так
сладко, как пьют только звери да хорошие, здоровые русские батраки, - потом крестились и бодро
сбегались к месту с белыми, блестящими, наведенными, как бритва, косами на плечах, на бегу вступали в
ряд, косы пустили все враз, широко, играючи, и пошли, пошли вольной, ровной чередой. А на
возвратном пути я видел их ужин. Они сидели на засвежевшей поляне возле потухшего костра, ложками
таскали из чугуна куски чего-то розового.
Я сказал:
- Хлеб-соль, здравствуйте.
Они приветливо ответили:
- Доброго здоровья, милости просим!
Поляна спускалась к оврагу, открывая еще светлый за зелеными деревьями запад. И вдруг,
приглядевшись, я с ужасом увидел, что то, что ели они, были страшные своим дурманом грибымухоморы.
А они только засмеялись:
- Ничего, они сладкие, чистая курятина!
Теперь они пели: "Ты прости-прощай, любезный друг!" - подвигались по березовому лесу,
бездумно лишая его густых трав и цветов, и пели, сами не замечая того. И мы стояли и слушали их,
чувствуя, что уже никогда не забыть мам этого предвечернего часа и никогда не понять, а главное, не
высказать вполне, в чем такая дивная прелесть их песни.
Прелесть ее была в откликах, в звучности березового леса. Прелесть се была в том, что никак не
была она сама по себе: она была связана со всем, что видели, чувствовали и мы и они, эти рязанские
косцы. Прелесть была в том несознаваемом, но кровном родстве, которое было между ими и нами - и
между ими, нами и этим хлебородным полем, что окружало нас, этим полевым воздухом, которым
дышали и они и мы с детства, этим предвечерним временем, этими облаками на уже розовеющем западе,
этим снежим, молодым лесом, полным медвяных трав по пояс, диких несметных цветов и ягод, которые
они поминутно срывали и ели, и этой большой дорогой, ее простором и заповедной далью. Прелесть
была в том, что все мы были дети своей родины и были все вместе и всем нам было хорошо, спокойно и
Стр.1