Иван Алексеевич Бунин
ВЕСЕННИЙ ВЕЧЕР
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
На Фоминой неделе, в ясный, чуть розовый вечер, в ту прелестную пору, когда земля только что
вышла из-под снега, когда в степных лощинках еще лежит под голыми лубками серый затвердевший
снежок, ходил по одной елецкой деревне, от двора к двору, старик-нищий - без шапки, с длинной
холщовой кисой через плечо.
Деревня эта большая, но молчаливая, полевая. Да и вечер такой выдался. Пусто было вдоль
бесконечно разлившегося глинистого пруда, на ровном выгоне, где, в тени от изб и пунек, шел, держа в
руке высокую ореховую палку, этот лысый и еще черный старик, похожий на святителя. Выгон чисто,
ярко зеленел, в воздухе свежело, пруд, выпукло-полный, зеркально-телесного тона, очень хорош был,
хотя еще плавала на нем одна бутылочно-зеленая льдина. Где-то на том боку, тепло и ласково
освещенном в упор низким солнцем, - где-то, как казалось, очень далеко, - плакал ребенок,
заблудившийся за какой-нибудь ригой или амбаром, и мило было слушать по заре его жалобный
однообразный плач... Но подавали плохо.
Там, при въезде, возле старого богатого двора с вековыми дубами в грачиных гнездах, за красной
кирпичной избой в три связи, подала молодая сероглазая бабочка, да и то пустяк. Стояла она у каменного
порога среди подсыхающей весенней грязи, на тугой тропинке, держала сидевшую у нее на руках
хорошенькую девочку с бессмысленными голубыми глазами, в разнолоскутном чепчике, и, прижимая ее
к себе, плясала, притоптывала босыми ногами и повертывалась, раздувая ситцевую юбку.
- Вон старик, сейчас в сумку отдам, - заговорила она сквозь зубы, впиваясь губами в щечку
девочки.
Ппайду плясать,
Альни пол хрустит...
И, перевернувшись, переменила голос на звонкий, кому-то подражающий, кокетливый:
- Старик, старик, не надобно ли вам девочку? Девочка не испугалась, она спокойно сусолила
толстую баранку - и мать, шутя, на все лады, стала уговаривать девочку отдать ее подошедшему и
улыбавшемуся нищему:
- Отдай, деточка, отдай, а то мы с тобой во всем дворе одни-одинешеньки, нам и милостинку
сотворить не из чего...
И девочка тупо протянула короткую ручку, свой маленький кулачок с зажатой в нем слюнявой
котелкой. И нищий, с улыбкой качая головой на чужое счастье, взял и пошел, на ходу закусывая.
Он шел, держа палку на отлет, наготове: то кубарем катится под ноги злая хрипучая шавка - и,
докатившись, неожиданно смолкает; то желтый пушистый кобель яростно дерет, кидает землю задними
ногами, стоя возле пунъки, и рычит, захлебываясь, с огненными глазами... Подойдя к избе, к маленькому
окошечку, нищий смиренно кланялся и легонько стучал батожком в раму. Но часто никто не отзывался
на этот стук: еще досевали, допахивали многие, были в поле. И старая крестьянская душа даже втайне
радовалась: в поле народ... это время год кормит... не до нищих... А порой за стеклами, в которые
постукивал нищий, склонялась сидевшая на лавке с грудным на руках белолицая баба. В окошечке,
маленьком, бедном, она казалась очень большой. Ничуть не стыдясь, что нищий видит ее мягкую
пшеничную грудь, она махала крупной рукой в серебряных кольцах, a ребенок, не выпуская сладкого
соска изо рта, лежал, смотрел ей в лицо темными ясными глазами, драл голые каряки в розовых точках
от блох. - "Бог даст, не прогневайся!" - говорила баба спокойно. Что до старух, то каждая, болезненно
морщась, непременно высовывалась наружу и долго жаловалась, все твердила, что рада б радостью
подать, да нечего... все в поле... а без спросу боязно, ее, старуху, и так заглодали... Нищий соглашался,
говорил: "Ну, прости за ради бога", - и шел дальше.
Он сделал за день верст тридцать и ничуть не уморился: только одеревенели, притупились, стали
неладно вилять ноги. Длинный мешок его был до половины набит корками и кое-каким добришком; а
под снизками, под армяком в больших заплатах, под овчинной курткой и заношенной рубахой, давно
висела на кресте ладанка, где зашито было девяносто два рубля бумажками. И на душе у него было по
Стр.1