Иван Алексеевич Бунин
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
Все было кончено: свели проданную скотину, увезли проданные экипажи, сбрую, мебель,
настежь распахнули ворота варков и сараев, двери амбаров и конюшен: везде было пусто, просторно, на
дворе - хоть шаром покати.
Новый владелец, мещанин Ростовцев, известил, что будет вечером двадцатого апреля. В тот же
день, в три часа, решил уехать и Воейков; семью он отправил в город еще двенадцатого.
Из работников осталось двое: солдат Петр и Сашка. Они валялись по лавкам в пустой кухне,
курили и то со смехом, то с сожалением говорили о прожившемся барине. А он, одетый по-городскому, в
коричневой пиджачной паре и уланском картузе с желтым околышем, держа в одной руке костыль, в
другой табурет, ходил по дому. Как было светло в его нагих стенах! Растворяя двери из комнаты в
комнату, он влезал на табурет и задирал сверху вниз засиженные мухами, отставшие от стен обои: с
треском и шумом падали на пол огромные куски их, с исподу покрытые известкой и сухим клейстером. В
большой угловой комнате обои были синие с золотом. Они поблекли, выцвели, но много было на них
темных овальных кружков, квадратов: эта комната всегда была увешана дагерротипами и мелкими
старинными гравюрами, а в углу образами. Ободрать ее не удалось. Солнечный свет мягко проникал
сквозь тонкие и тусклые, выгоревшие стекла четырех больших окон. Вспоминая детство, проведенное
здесь, Воейков ударил костылем в одно окно, в другое... Стекла со звоном посыпались на гнилые
подоконники, на желтые восьмиугольники рассохшегося паркета. В дыры потянуло мягким весенним
ветром, стали видны серые кусты сирени.
Сев на табурет, Воейков решил додумать и последнее. Он сидел долго, сняв картуз, опустив
широкую голову, причесанную на косой ряд по-старинному - справа налево, с косицами на виски. Снова
и снова вспомнились деды, прадеды, жившие и умершие в этом доме, в этой усадьбе; вспомнились чуть
не все имена борзых, прославивших воейковскую охоту... Теперь захудалых, обезображенных голодом и
старостью потомков их осталось всего шесть штук... Они скоро поколеют, конечно... Да, но не Гришке
же Ростовцеву оставить их! Воейков поднял свое тяжелое смуглое лицо, все в желчных складках и
морщинах, с черно-зелеными, крашеными усами. Темные глаза его блестели строго.
Надев картуз, стуча костылем, он вышел на крыльцо и крикнул через двор в кухню. На порог
выскочил длинный Петр.
- Где собаки? - спросил Воейков.
Петр глянул в сенцы, по двору, в сад...
- Да все, кажись, дома.
- Ну, вот и отлично, - громко и твердо крикнул Воейков. - Всех удавить. Получишь по четвертаку
за каждую.
И, закуривая толстую короткую папиросу в дорогом прокопченном мундштуке, сел на ступени
крыльца. Петр скрылся в кухне, удивил и обрадовал Сашку, быстро сообщив ему о решении барина,
нашел под лавкой веревку и снова вышел на порог, думая: с какой начать?
Три пегих собаки лежали среди двора, на солнце. Две белых - в тени, возле сарая. Одна бежала от
ельника по светлой аллее еще сквозного сада с голыми зацветающими яблонями, по розоватой весенней
земле. Все были стары, стара и эта - палевая сучка с черными ушами, с длинной сухой шерстью на
тонких жилистых ногах. Петр посвистал и похлопал себя по коленке. Сучка направилась через двор
прямо к нему, виляя густым загнутым хвостом, лизнула ему руку. Петр накинул ей на шею веревку и,
заскребая сапогами, побежал по двору к саду. Схватив железную лопатку, забытую в углу сенец,
коротконогий веселый Сашка побежал за ним.
Собака пошла сперва охотно. Но у ворот сада вдруг уперлась, взвилась и, завизжав,
закувыркалась. Сашка на бегу поднял рогатый зелено-золотой яблоневый сук и несколько раз ударил ее
по сухой спине, оставляя на рогульках лохмотья старой шерсти. Петр бежал, держа веревку через плечо и
точно падая; собака, подскакивая, кидалась во все стороны, рвалась назад, приседая и отматывая себе
голову. Спавшие борзые очнулись и стаей бросились катать ее.
- Отрыжь! - грозно гаркнул Воейков, вскочив с крыльца.
Сашка лопатой разогнал их. А на деснах сучки, яростно грызшей веревку, показалась кровь:
Стр.1