Иван Алексеевич Бунин
КНЯЗЬ ВО КНЯЗЬЯХ
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
Лукьян Степанов приехал в светлый сентябрьский день к помещице Никулиной. До его хутора
верст пятнадцать, лошадьми он дорожит как зеницей ока. Значит, приехал он по важному делу.
Гнедой жеребец, сверкая глазами, тяжело влетел во двор, к сараю, где еще до сих пор слезают те,
что не решаются слезать у крыльца. Лукьян Степанов сидел на беговых дорожках, на голой доске.
- Что же это вы, Лукьян Степаныч, без подушки-то? - смеясь, спросил его лицеист Сева, шедший
от конюшни.
- Погоди, расскажу, - ответил Лукьян Степанов, привязывая жеребца к телеге без передков.
Сева стал годить. Привязывал Лукьян Степанов долго, основательно. Привязав, высморкался на
землю, вытерся полою и наконец ответил:
- Вот оттого-то у вашего брата, господ, и нету ничего. Есть подушка - валяй ее и в хвост и в
голову!
Взяв с дрожек мешочек, набитый чем-то тяжелым, он пошел к дому - большой, тяжелый от
одежды. На нем была теплая поддевка, сверх поддевки бараний тулуп, голова под шапкой повязана по
ушам красным платком, ноги обуты в тяжелые сапоги.
Сева опять засмеялся и сказал:
- А тепло вы одеты!
- Мне, брат, восемьдесят с гаком, - ответил Лукьян Степанов. - Доживи-ка до моего.
- Ну, уж и восемьдесят! Откуда вы столько набрали?
- В поле, брат, набрал.
- Ну, а уши-то вы зачем же завязали?
- Глухой быть не хочу - вот зачем. Отчего вы, господа, глухие-то все? Вот от этого. Выскочил в
чем попало, надуло в ухи - и готов.
Вышла в зал хозяйка, ее старший сын Мика, лысый, усатый, близорукий, и дочь Люлю - бледная,
женственная, задумчивая, постоянно кутающая плечи в пуховой платочек и неожиданно, притворно
вздрагивающая. Хозяйка угощала гостя белым хлебом, чаем и вареньем, много говорила, делая вид, что
очень осведомлена в сельском хозяйстве. Сева не спускал смеющихся глаз с Лукьяна Степанова, с его
загорелого лица и носа, который от загара лупился, был лиловый, в золотистой шелухе. Мика,
наклоняясь к столу, курил, сбрасывал пепел в пепельницу в виде ладони и катал хлебные шарики, что
всегда раздражало хозяйку. Люлю села с ногами на диван, прижалась в уголок, съежилась и, не моргая,
глядела красивыми печальными глазами в большой рот Лукьяна Степанова: десны у него были розовые,
голые, без единого зуба. Всех томила загадка: зачем он приехал? А ну как приторговываться к имению?
Ах, если бы дал господь! Хозяйка очень тонко, как ей казалось, подводила разговор к продаже имений,
намекала на то, что, по нынешним временам, и она охотно продала бы:
- Ах, Лукьян Степаныч, с нашим народом поневоле придешь к заключению, что банк-то самое
надежное место для капитала!
Но Лукьян Степанов говорил только о своих лошадях, об умолоте, очень охотно ел белый хлеб,
деликатно брал ложечку варенья прямо из вазы, глубоко запускал ее в рот, клал обратно и пил чай. Он
делал вид, что слушает хозяйку, изумлялся самым простым вещам, хлопал себя по колену - и опять
говорил только о себе, не давая говорить хозяйке. Сидел он в расстегнутой проддевке, под которой была
линючая ситцевая рубашка, вытирал лысеющую голову и лицо платком, снятым с ушей. "Совсем еще
здоровый мужик! думали все. - Только борода седая, да и то не совсем, еще видно, что она была рыжая;
есть, конечно, и в глазах что-то тусклое, старческое, живот провалился..." Наконец он встал, принес из
прихожей и развязал свой тяжелый мешочек, полный серебра вперемежку с золотыми. Оказалось, что он
приехал только затем, чтобы похвастаться. "Да это еще что! - сказал он. - Разве это деньги? Так, запродал
овсишко, ну и взял маленько задатку..."
Вызвав удивление, зависть, почтение, он довольно и хитро засмеялся, вернее, засипел, открывая
розовый рот, поблагодарил за чай, за угощение и пошел одеваться.
- Нет, пора, пора, - сказал он, хотя никто не оставлял его. - И так припоздал. Лучше на Покров
еще приеду.
Стр.1