Иван Алексеевич Бунин
СВЕРЧОК
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
Эту небольшую историю рассказал мне шорник Сверчок, весь ноябрь работавший вместе с
другим шорником,. Василием, у помещика Ремера.
Ноябрь стоял темный и грязный, зима все не налаживалась. Ремеру с его молодой женой, недавно
поселившимся в дедовской усадьбе, было скучно, и вот они стали ходить по вечерам из своего еще
забитого дома, где только внизу, под колоннами, была одна сносная жилая комната, в старый флигель, в
упраздненную контору, где зимовала птица и помещались шорники, работник и кухарка.
Вечером под Введение несло непроглядной мокрой вьюгой. В просторной и низкой конторе,
когда-то беленной мелом, было очень тепло и сыро, густо воняло махоркой, жестяной лампочкой,
горевшей на верстаке, сапожным варом, политурой и мятной кислотой кожи, куски и обрезки которой,
вместе с инструментами, новой и старой сбруей, хомутиной, потниками, дратвой и медным набором
навалены были и на верстаке, и на затоптанном, сорном полу. Воняло и птицей из темной пристройки, но
Сверчок и Василий, ночевавшие в этой вони и каждый день часов по десяти сидевшие в ней с согнутыми
спинами, были, как всегда, очень довольны своим помещеньем, особенно тем, что Ремер не жалеет
топки. С узеньких подоконников капало, на черных стеклах сверкал и резко белел липкий, мокрый снег.
Шорники пристально ра6отали, кухарка, небольшая женщина в полушубке и мужицких сапогах,
назябшаяся за день, отдыхала на продранном стуле у горячей печки. Она грела спину и, не сводя глаз с
лампочки, слушала шум ветра, потрясавшего порою весь флигель, постукиванье по хомуту, который
Василий, и старчески-детское дыхание лысого Сверчка, возившегося над шлеей и в затруднительные
минуты шевелившего красным кончиком языка.
Лампочка, облитая керосином, стояла на самом краю верстака и как раз посредине между
работавшими, чтобы видне было обоим, но Василии то и дело подвигал ее к себе своей сильной,
жилистой, смуглой рукой, засученной по локоть. Сила, уверенность в силе чувствовались и во всей
осанке этого черноволосого человека, похожего на малайца, - в каждой выпуклости его мускулистого
тела, обозначавшегося под тонкой, точно истлевшей рубахой, бывшей когда-то красной, и всегда
казалось, что Сверчок, маленький и, несмотря на видимую бодрость, весь разбитый, как все дворовые
люди, побаивается Василия, никогда никого не боявшегося. Казалось это и самому Василию,
усвоившему себе манеру, как бы в шутку, на забаву окружающим, покрикивать на Сверчка, даже
помогавшего этой шутке.
Василий, держа между коленками, прикрытыми засаленным фартуком, новый хомут, обтягивал
его темно-лиловой толстой кожей, одной рукой крепко захватывая ее и туго натаскивая на дерево
клещами, а другой вынимая из сжатых губ гвозди с медными шляпками, втыкая их в наколы, заранее
сделанные шилом, и затем с одного маха, ловко и сильно вколачивая молотком. Он низко нагнул свою
большую голову в черных влажно-курчавых волосах, перехваченных ремешком, и работал с той
приятной, ладной напряженностью, которая дается только хорошо развитой силой, талантом.
Напряженно работал и Сверчок, но напряженность эта была иного рода. Он прошивал концом новую
розово-телесного цвета шлею, тоже захватив ее в колени, в голенища и фартук, и с трудом накалывал, с
трудом, шевеля языком и приноравливая к свету лысую голову, попадал щетиной в дырочки, хотя
раздергивал в разные стороны и закреплял конец даже с некоторой удалью старого, наторелого мастера.
Наклоненное к хомуту лицо Василия, широкое, с выступающими под маслянистой желтосмуглой
кожей костями, с редкими и жесткими черными волосами над углами губ, было строго,
нахмурено, значительно. А по наклоненному к шлее лицу Сверчка видно было только то, что ему темно
и трудно. Он был ровно вдвое старше Василия и чуть не вдвое меньше ростом. Сидел ли он, вставал ли,
разница была невелика, - так коротки были его ноги, обутые в разбитые, ставшие от старости мягкими,
сапоги. Ходил он, - тоже от старости, - неловко согнувшись, так, что отставал фартук и виден был
глубоко провалившийся живот, слабо, по-детски подпоясанный. По-детски темны были его черные
глазки, похожие на маслинки, а лицо имело слегка лукавый, насмешливый вид: нижняя челюсть у
Сверчка выдавалась, а верхняя губа, на которой темнели две тонких, всегда мокрых косички, западала.
Вместо "барин" говорил он "баин", вместо "было" - "быво" и часто всхлипывал, подтирая большой
холодной рукой, суставами указательного пальца, свой повисший носик, на конце которого все
держалась светлая капелька. Пахло от него махоркой, кожей и еще чем-то острым, как от всех стариков.
Стр.1