Иван Алексеевич Бунин
ДЕРЕВНЯ
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
I
Прадеда Красовых, прозванного на дворне Цыганом, затравил борзыми барин Дурново. Цыган
отбил у него, у своего господина, любовницу. Дурново приказал вывести Цыгана в поле, за Дурновку, и
посадить на бугре. Сам же выехал со сворой и крикнул: "Ату его!" Цыган, сидевший в оцепенении,
кинулся бежать. А бегать от борзых не следует.
Деду Красовых удалось получить вольную. Он ушел с семьей в город - и скоро прославился: стал
знаменитым вором. Нанял в Черной Слободе хибарку для жены, посадил ее плести на продажу кружево,
а сам, с каким-то мещанином Белокопытовым, поехал по губернии грабить церкви. Когда его поймали,
он вел себя так, что им долго восхищались по всему уезду: стоит себе будто бы в плисовом кафтане и в
козловых сапожках, нахально играет скулами, глазами и почтительнейше сознается даже в самом
малейшем из своих несметных дел:
- Так точно-с. Так точно-с.
А родитель Красовых был мелким шибаем. Ездил по уезду, жил одно время в родной Дурновке,
завел было там лавочку, но прогорел, запил, воротился в город и помер. Послужив по лавкам, торгашили
и сыновья его, Тихон и Кузьма. Тянутся, бывало, в телеге с рундуком посередке и заунывно орут:
- Ба-абы, това-ару! Ба-абы, това-ару!
Товар - зеркальца, мыльца, перстни, нитки, платки, иголки, крендели - в рундуке. А в телеге все,
что добыто в обмен на товар: дохлые кошки, яйца, холсты, тряпки...
Но, проездив несколько лет, братья однажды чуть ножами не порезались - и разошлись от греха.
Кузьма нанялся к гуртовщику, Тихон снял постоялый дворишко на шоссе при станции Воргол, верстах в
пяти от Дурновки, и открыл кабак и "черную" лавочку: "торговля мелочного товару чаю сахору тобаку
сигар и протчего".
Годам к сорока борода Тихона уже кое-где серебрилась. Но красив, высок, строен был он попрежнему;
лицом строг, смугл, чуть-чуть ряб, в плечах широк и сух, в разговоре властен и резок, в
движениях быстр и ловок. Только брови стали сдвигаться все чаще да глаза блестеть еще острей, чем
прежде.
Неутомимо гонял он за становыми - в те глухие осенние поры, когда взыскивают подати и идут
по деревне торги за торгами. Неутомимо скупал у помещиков хлеб на корню, снимал за бесценок
землю... Жил он долго с немой кухаркой, - "не плохо, ничего не разбрешет!" - имел от нее ребенка,
которого она приспала, задавила во сне, потом женился на пожилой горничной старухи-княжны
Шаховой. А женившись, взял приданого, "доконал" потомка обнищавших Дурново, полного, ласкового
барчука, лысого на двадцать пятом году, но с великолепной каштановой бородой. И мужики так и ахнули
от гордости, когда взял он дурновское именьице: ведь чуть не вся Дурновка состоит из Красовых!
Ахали они и на то, как это ухитрялся он не разорваться: торговать, покупать, чуть не каждый
день бывать в именье, ястребом следить за каждой пядью земли... Ахали и говорили:
- Лют! Зато и хозяин!
Убеждал их в этом и сам Тихон Ильич. Часто наставлял:
- Живем - не мотаем, попадешься - обротаем. Но по справедливости. Я, брат, человек русский.
Мне твоего даром не надо, но имей в виду: своего я тебе трынки не отдам! Баловать - нет, заметь, не
побалую!
А Настасья Петровна (ходившая по-утиному, носками внутрь, переваливаясь, - от постоянной
беременности, все кончавшейся мертвыми девочками, - желтая, опухшая, с редкими белесыми волосами)
стонала, слушая:
- Ох, и прост же ты, посмотрю я на тебя! Что ты с ним, глупым, трудишься? Ты его уму-разуму
учишь, а ему и горя мало. Ишь ноги-то расставил, - эмирский бухар какой!
Осенью возле постоялого двора, стоявшего одним боком к шоссе, другим к станции и элеватору,
стоном стонал скрип колес: обозы с хлебом сворачивали и сверху и снизу. И поминутно визжал блок то
Стр.1