Иван Алексеевич Бунин
ПОДТОРЖЬЕ
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
Конец мая, и в поле ещё прохладно, дует ветер, то и дело прячется в облака солнце, идут тени и
свет.
Ехали, тряслись на тележке часа четыре. Устали, и всё надоело. Но вот наконец открылась в
широкой дали картина города, забелела полоса шоссе, бегущего к нему; и веселее шевельнули вожжами,
покатили вдоль него рысью, отгоняя прочих едущих на ярмарку. Повеселела и погода, ве-тер стих, и всё
приближающийся город, его монастырь, острог, кресты церквей и стекла домов уже видны ясно, блестят
против вечернего солн-ца.
И воздух стал меняться. Он ещё прохладный, миндальный, полевой, но уже мешается со
множеством прочих запахов. За телегами идут привязан-ные к ним лошади и коровы. На рогах коров
тоже блестит низкое солнце, коровы идут медленно, с женственной неловкостью. Молодые кобылки и
же-ребчики, когда их объезжаешь рысью, красиво и гневно горячатся, шара-хаются. И пахнет конским
навозом, и коровами, и дёгтем, и сеном, кото-рым набиты тележные задки, и больше всего - городом и
ярмарочным ста-ном, уже раскинувшимся на громадном выгоне перед монастырём. Там, на этом выгоне,
белеют балаганы, дымят собранные на скорую руку походные печки, набралось порядочное количество
скотины и телег с поднятыми ог-лоблями, расставленных, однако, ещё довольно просторно...
Через несколько минут тележка, с непривычной для деревенского уха грубостью, вдруг загремела
по мостовой. Город!
Остановились, как всегда, на Острожной улице, на той, что прямиком вводит в город между
острогом и монастырём.
На большой двор подворья едва въехали - так тесно. Всё заняли цыга-не, которые навели целый
табун лошадей: и донских, и киргизов, и кров-ных, породистых, крытых попонами. Посреди двора -
огромный фургон с кожаным верхом, весь изукрашенный медными драконами. Рядом разбита по-лосатая
палатка. Под её поднятыми полами постлана прямо на земле не-объятная постель, - навалено несколько
перин, кое-как прикрытых лох-мотьями ситцевых одеял, и множество сальных красных подушек. На
подуш-ках высоко лежит навзничь, как мёртвый, спит мальчик лет пятнадцати, босой, в коротких
порточках, необыкновенной красоты. У ног его густо и пахуче дымит самовар и сидит, пристально
смотрит молодая цыганка. На шее сургучные нити кораллов, навешены старые серебряные кресты. Смотрит,
курит трубку и сплёвывает.
Зато в горницах ни души. "Да и ночуете одни, всё при лошадях, на дворе", - сказала большая
гнутая старуха, мать хозяина. "А это и того лучше, - ответили ей. - Распорядитесь-ка, матушка, насчёт
самоварчика да позвольте руки немножко помыть".
К чаю купили калачей, колбасы. Потом сидели, курили на крылечке, разговаривали с
подходящими барышниками и цыганами о том, как идёт подторжье, каковы намечаются цены.
Барышники твердят:
- Что господь даст! Что господь даст! Он цены строит... Вечером из-за крыш города - золотой
свет большой низкой луны. Свет и тени ле-жат во дворе, который кажется красивым, а от фургона, от
палатки даже несколько сказочным. Как тепло, что значит город! И оттого, что по этой прямой и
широкой Острожной улице все едут и едут, скрипя телега-ми, а по выбитому тротуару идут и
переговариваются, ночь весела, празднична.
Утром говорливая толпа идёт, валит в другую сторону, - вон из горо-да, по направлению к
монастырю. Туда же несутся, ныряя по пыльным уха-бам, извозчики.
Ветрено, но солнечно. И всё время праздничный кавардак колоколов, не смолкающий ни на
минуту, не дающий говорить и слушать.
Какое многолюдство и как всё растёт оно! Густая толпа теснится воз-ле ворот монастыря, -
бородатые, волосатые и загорелые мужики, все чу-жие, новые для глаза, из дальних, задонских деревень,
и великая пест-рота нарядных баб и девок, тоже чужих, кажущихся красивее, чем свои. Ворота
монастыря, по бокам которых во весь рост написаны два длиннобо-родых старца в зелёных рясах и
чёрных епитрахилях, с развёрнутыми хар-тиями в руках, широко раскрыты, и из них выезжают
купеческие коляски.
Против монастыря - большой жёлтый острог, и из всех решётчатых окон его смотрят, прильнув к
Стр.1