Иван Алексеевич Бунин
ЗОЛОТОЕ ДНО
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского. <...> Вот с одного из
косогоров еще раз показалась далеко на горизонте низким синеющим силуэтом станция. <...> Теперь вокруг тарантаса - только пары, хлеба и лощинки с
дубовым кустарником... <...> - Ну, что новенького, Корней? - спрашиваю я кучера, молодого загорелого мужика с умными,
слегка прищуренными глазами. <...> Не много нового узнаю я и в имении сестры, где я всегда делаю остановку на пути к Родникам. <...> Полы и потолки в зале еще немного
покосились и потемнели, ветви запущенного палисадника лезут в окна, тесовые крыши служб серебрятся
и дают кое-где трещины... <...> А по двору, держа в поводу худого стригуна, запряженного в водовозку, еле
бредет полуслепой и глухой Антипушка, и рассохшиеся колеса водовозки порою так неистово
взвизгивают, что больно слушать. <...> - Так плохи, говоришь, дела? - спрашиваю я сестру, которая задумчиво смотрит куда-то вдаль, на
косогоры за лугами и речкой. <...> - Совсем, совсем плохи! - поспешно, как будто даже с удовольствием подтверждает сестра. <...> В
прежнее время она далеко обходила его; теперь ездит прямо, по двору усадьбы, раскинувшейся по бокам
лесного оврага своим одичавшим садом и кирпичными службами. <...> Как только в лес врывается
громыхание бубенчиков, из усадьбы отвечает ему угрюмый лай овчарок, ведущих свой род от тех
свирепых псов, что сторожили когда-то не менее свирепую и угрюмую жизнь старика Кологривова. <...> Пока
тарантас, сопровождаемый лаем, с грохотом катится по мостикам через овраги, смотрю на груды
кирпичей, оставшихся от сгоревшего дома и потонувших в бурьяне, и думаю о том, что сделал бы старик
Кологривов, если бы увидел нахалов, скачущих по двору его усадьбы! <...> Медленно разоряясь, он по ночам, дрожа от страха, что его
убьют, сидел в шапочке с мощей угодника и громко читал заговоры, псалмы и покаянные молитвы
собственного сочинения. <...> Горько и свежо пахнет березами, весело <...>
Золотое_дно.pdf
Иван Алексеевич Бунин
ЗОЛОТОЕ ДНО
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
I
Тишина - и запустение. Не оскудение, а запустение...
Не спеша бегут лошади среди зеленых холмистых полей; ласково веет навстречу ветер, и
убаюкивающе звенят трели жаворонков, сливаясь с однообразным топотом копыт. Вот с одного из
косогоров еще раз показалась далеко на горизонте низким синеющим силуэтом станция. Но,
обернувшись через минуту, я уже не вижу ее. Теперь вокруг тарантаса - только пары, хлеба и лощинки с
дубовым кустарником...
- Ну, что новенького, Корней? - спрашиваю я кучера, молодого загорелого мужика с умными,
слегка прищуренными глазами.
- Новенького? - сдержанно отвечает Корней, не оборачиваясь. - Нового у вас ничего нету.
- Значит, живете по-старому?
- Это правильно. Плохо живем...
Не много нового узнаю я и в имении сестры, где я всегда делаю остановку на пути к Родникам.
Кажется, что еще год тому назад усадьба не была так ветха. Полы и потолки в зале еще немного
покосились и потемнели, ветви запущенного палисадника лезут в окна, тесовые крыши служб серебрятся
и дают кое-где трещины... А по двору, держа в поводу худого стригуна, запряженного в водовозку, еле
бредет полуслепой и глухой Антипушка, и рассохшиеся колеса водовозки порою так неистово
взвизгивают, что больно слушать.
- Так плохи, говоришь, дела? - спрашиваю я сестру, которая задумчиво смотрит куда-то вдаль, на
косогоры за лугами и речкой.
- Совсем, совсем плохи! - поспешно, как будто даже с удовольствием подтверждает сестра. - Будь
капитал, еще, может бить, можно было бы поправиться. Ведь земля-то сущее золотое дно. Но банк, банк!
- Зато тишина-то какая! - говорю я.
- Уж этого хоть отбавляй! - с угрюмой иронией соглашается племянник-студент. - Действительно
тишина и прескверная, черт ее дери, тишина! Вроде: высыхающего пруда. - Издали - хоть картину пиши.
А подойди - затхлостью понесет, ибо воды-то в нем на вершок, а тины - на две сажени, и караси все
подохли... Дно-то, действительно, золотое, только до него сам черт не докопается!
II
Дорога вьется сперва по перелескам. Потом пропадает в большом кологривовском заказе. В
прежнее время она далеко обходила его; теперь ездит прямо, по двору усадьбы, раскинувшейся по бокам
лесного оврага своим одичавшим садом и кирпичными службами. Как только в лес врывается
громыхание бубенчиков, из усадьбы отвечает ему угрюмый лай овчарок, ведущих свой род от тех
свирепых псов, что сторожили когда-то не менее свирепую и угрюмую жизнь старика Кологривова. Пока
тарантас, сопровождаемый лаем, с грохотом катится по мостикам через овраги, смотрю на груды
кирпичей, оставшихся от сгоревшего дома и потонувших в бурьяне, и думаю о том, что сделал бы старик
Кологривов, если бы увидел нахалов, скачущих по двору его усадьбы! В детстве я слыхал про него
поистине ужасы. Одна из любовниц пыталась опоить его какими-то колдовскими травами, - он заточил
ее своим судом в монастырь. Когда объявили волю, он "тронулся", как говорили, "в отделку" и с тех пор
почти никогда не показывался из дому. Медленно разоряясь, он по ночам, дрожа от страха, что его
убьют, сидел в шапочке с мощей угодника и громко читал заговоры, псалмы и покаянные молитвы
собственного сочинения. Осенью однажды его нашли в молельной мертвым...
- Не знаешь, не продали еще? - спрашиваю я у Корнея.
Стр.1