Иван Алексеевич Бунин
НА КРАЙ СВЕТА
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
I
То, что так долго всех волновало и тревожило, наконец разрешилось: Великий Перевоз сразу
опустел наполовину.
Много белых и голубых хат осиротело в этот летний вечер. Много народу навек покинуло
родимое село - его зеленые переулки между садами, пыльный базарный выгон, где так весело в
солнечное воскресное утро, когда крутом стоит говор, гудит бранью и спорами корчма, выкрикивают
торговки, поют нищие, пиликает скрипка, меланхолично жужжит лира, а важные волы, прикрывая от
солнца глаза, сонно жуют сено под эти нестройные звуки; покинуло разноцветные огороды и густые
верболозы с матово-бледной длинной листвой над криницею, при спуске к затону реки, где в тихие
вечера в воде что-то стонет глухо и однотонно, словно дует в пустую бочку; навсегда покинуло родину
для далеких уссурийских земель и ушло "на край света"...
Когда на село, расположенное в долине, легла широкая и прохладная тень от горы, закрывающей
запад, а в долине, к горизонту, все зарумянилось отблеском заката, зарделись рощи, вспыхнули алым
глянцем изгибы реки, и за рекой как золото засверкали равнины песков, народ, пестреющий яркими,
праздничными нарядами, собрался на зеленую леваду, к белой старинной церковке, где молились еще
казаки и чумаки перед своими далекими походами.
Там, под открытым небом, между нагруженных телег, начался молебен, и в толпе воцарилась
мертвая тишина. Голос священника звучал внятно и раздельно, и каждое слово молитвы проникало до
глубины каждого сердца...
Много слез упало на этом месте и в былые дни. Стояли здесь когда-то снаряженные в далекий
путь "лыцари". Они тоже прощались, как перед кончиной, и с детьми и с женами, и не в одном сердце
заранее звучала тогда величаво-грустная "дума" о том, "як на Чорному Mopi, на бiлому каменi сидить
ясен сокiл-бiлозiрець, жалiбненько квилить-поквиляе...". Многих из них ожидали "кайдани турецькiї,
каторга бусурманськая", и "cивi тумани" в дороге, и одинокая смерть под степным курганом, и стаи
орлов сизокрылых, что будут "на чорнiї кудрi наступати, з лоба очi козацьки видирати...". Но тогда надо
всем витала гордая казацкая воля. А теперь стоит серая толпа, которую навсегда выгоняет на край света
не прихоть казацкая, а нищета, эти желтые пески, что сверкают за рекою. И как на великой панихиде,
заказанной по самом себе, тихо стоял народ на молебне с поникшими, обнаженными головами. Только
ласточки звонко щебетали над ними, проносясь и утопая в вечернем воздухе, в голубом глубоком небе...
А потом поднялись вопли. И среди гортанного говора, плача и криков двинулся обоз по дороге в
гору. В последний раз показался Великий Перевоз в родной долине - и скрылся... И сам обоз скрылся
наконец за хлебами, в полях, в блеске низкого вечернего солнца...
II
Провожавшие возвращались домой. Народ толпами валил под гору, к хатам. Были и такие, что
только вздохнули и пошли домой торопливо и беспечно. Но таких было мало.
Молча, покорно согнувшись, шли старики и старухи; хмурились суровые хозяйственные мужики;
плакали дети, которых тащили за маленькие ручки отцы и матери; громко кричали молодые бабы и
дивчата.
Вот две спускаются под гору, по каменистой дороге. Одна, крепкая, невысокая, хмурит брови и
рассеянно смотрит своими черными серьезными глазами куда-то вдаль, по долине. Другая, высокая,
худенькая, плачет... Обе наряжены по-праздничному, но как горько плачет одна, прижимая к глазам
рукава сорочки! Спотыкаются сафьяновые сапоги, на которые так красиво падает из-под плахты
Стр.1