Иван Алексеевич Бунин
НА ЧУЖОЙ СТОРОНЕ
Оригинал здесь: Электронная библиотека Яблучанского.
На вокзале не было обычной суматохи: наступила святая ночь. Когда прошел курьерский
девятичасовой поезд, все поспешили докончить только самые неотложные дела, чтобы поскорее
разойтись по квартирам, вымыться, надеть все чистое и в семье, с облегченным сердцем, дождаться
праздника, отдохнуть хоть ненадолго от беспорядочной жизни.
Полутемная зала третьего класса, всегда переполненная людьми, гулом настойчивого говора,
тяжелым теплым воздухом, теперь была пуста и прибрана. В отворенные окна и двери веяло свежестью
южной ночи. В углу восковые свечи слабо озаряли аналой и золотые иконы, и среди них грустно глядел
темный лик спасителя. Лампада красного стекла тихо покачивалась перед ним, по золотому окладу
двигались полосы сумрака и света...
Проезжим мужикам из голодающей губернии некуда было пойти приготовиться к празднику.
Они сидели в темноте, на конце длинной платформы.
Они чувствовали себя где-то страшно далеко от родных мест, среди чужих людей, под чужим
небом. Первый раз в жизни им пришлось двинуться на "низы", на дальние заработки. Они всего боялись
и даже перед носильщиками неловко и торопливо сдергивали свои растрепанные шапки. Уже второй
день томились они скукой, ожидая, пока к ним выйдет тщедушная и горделивая фигурка помощника
начальника станции (они уже успели прозвать его "кочетком") и строго объявит, когда и какой товарный
поезд потянет их на Харцызскую. Со скуки они весь день проспали.
Надвигались тучи. Изредка обдавал теплый благовонный ветер, запах распускающихся тополей.
Не смолкая ни на минуту, несся с ближнего болота злорадный хохот лягушек и, как всякий непрерывный
звук, не нарушал тишины. Направо едва-едва светил закат; тускло поблескивая, убегали туда рельсы.
Налево уже стояла синяя темнота. Огонек диска висел в воздухе одинокой зеленовато-бледной
звездочкой. Оттуда, с неизвестных степных мест, шла ночь...
- Ох, должно, не скоро еще! - шепотом сказал один, полулежавший около вокзальных ведер, и
протяжно зевнул.
- Служба-то? - отозвался другой. - Должно, не скоро. Теперь не более семи. - А то и всех восемь
наберется, - добавил третий. Всем было тяжко. Только один не хотел сознаться в этом.
- Ай соскучился? А-а-а... - зевнул он, передразнивая первого говорившего. - Гляди, ребята,
заревет еще, пожалуй!
- Будя, Кирюх, буравить-то, - серьезно ответил первый и деловым тоном обратился к соседу: -
Парменыч, поди глянь на часы, ты письменный.
Парменыч отозвался добрым слабым голосом:
- Не уразумею, малый, по тутошним, все сбиваюсь: целых три стрелки.
- Да ай не все равно? - опять заметил Кирилл насмешливо. - Хушь смотри, хушь не смотри - одна
честь...
Долго молчали. Тучи надвинулись, густая темнота теплой ночи мягко обнимала все. Старик
открыл трубку, помял пальцем красневший в ней огонь и на время так жарко раскурил ее, что смутно
осветил свои седые солдатские усы и ворот зипуна. На мгновение выступили из мрака и белая рубаха
лежащего на животе Кирилла, и заскорузлые, изорванные полушубки двух других пожилых мужиков.
Потом он закрыл трубку, попыхтел и покосился влево, на своего племянника. Тот дремал. Длинные
худые ноги его, завернутые в белые суконные портянки, лежали без движения; по очертаниям
худощавого тела было видно, что это совсем еще мальчик, истомленный и до времени вытянувшийся на
работе.
- Федор, спишь? - тихо окликнул его старик.
- Н-нет, - ответил тот сиплым голосом.
Старик ласково наклонился к нему и, улыбаясь, шепотом спросил:
- Ай соскучился?
Ответ последовал не сразу:
- Чего ж мне скучать?
- Да ну! Ты скажи, не бойся.
- Я и так не боюсь.
- То-то, мол, не таись...
Стр.1