Валерий Яковлевич Брюсов. Обручение Даши
Повесть из жизни 60-х годов
I
Пятьдесят лет назад торговая часть Москвы, ее "город", еще сохраняла
свой старинный характер, тот, вероятно, какой имела она и "до француза".
Там, где теперь узкие переулки обставлены величественными зданиями "из стали
и стекла", где непрерывными рядами, заполняя весь проезд, тянутся рессорные
подводы, извозчики на резиновых шинах и автомобили, где сквозь зеркальные
окна видны одетые по последней моде солидные служащие больших "торговых
домов", - полвека назад, в низеньких, местама одноэтажных, домишках и на
бессчетных проходных дворах ютились полутемные "лавки" и "амбары", у дверей
которых останавливались жалкие московские "ваньки" и первобытные "полки", а
в глубине которых дюжие "молодцы" или "ребята" в картузах и поддевках
поджидали покупателей, как охотники зверя. По большей части купцы,
торговавшие "в городе", делали в год оборот на сотни тысяч, но продолжали
жить "по старине", довольствуясь сырыми и грязными помещениями, держа своих
приказчиков в "черном теле" и охотно посещая привычные душные трактиры с
любимыми хриплыми "машинами". Допустить какое-нибудь новшество, хотя бы
только переменить закопченную, потемневшую вывеску, хозяевам казалось делом
опасным: как бы от того не произошла заминка в торговле и не сократились
барыши.
Все же в те часы, когда торговля шла полным ходом, вся местность между
Белой стеной и Москвой-рекой имела вид оживления величайшего. На Никольской,
Ильинке, Варварке, в переулках, соединяющих эти улицы, на Старой площади, в
рядах - движение, шум, говор не прекращались ни на минуту. Тянулись тяжело
нагруженные возы; суетился и толкался всякий люд; рабочие тащили кули и
ящики; возчики, ругаясь немилосердно, нагружали и разгружали полки;
разносчики с лотками выкрикивали свои товары; хлопали двери менял; из лавок
в трактиры шныряли мальчишки то с чайниками, то с судками; степенно
проходили, все в черном, монашенки, собирающие "на обитель" и "на построение
храма"; мелькали какие-то странные
личности в поношенном пальто,
пробирающиеся к знакомому "степенству" - посидеть в тепле, выпить стакан чаю
и, при удаче, выклянчить "трешницу" или хоть "рубль-целковый". Сцены
ежемшгутно менялись, как фигуры в калейдоскопе. Брань ломовиков, звонкие
крики торгующих вразнос, ропот тысячи голосов, грохот тяжелых колес по
скверной мостовой, какой-то скрип, какой-то стук, треск, лязг, визг - все
смешивалось в непрерывный гул, который, если бы его услышать издалека,
должен был напоминать жужжание огромного улья. А над всем этим миром,
застывший и неизменный, стоял характерный, острый, неопределимый точнее
запах, в котором словно воплощалась самая сущность местной жизни, - запах
дегтя, кожи, рогожи, веревок, свежей мануфактуры, сырости и гниения.
Жизнь в "городе" начиналась рано. Еще до семи часов утра у растворов
лавок собирались молодцы и артельщики в
"отпираться". С его появлением скрипели ржавые замки, раскрывались обитые
войлоком двери, снимались с окон деревянные ставни. Хозяин,
ожидании, когда придет хозяин -
наскоро
перекрестясь перед закоптелой иконой, посылал мальчишку за утренним чаем;
более грамотные читали порой "Ведомости", другие, став за старинную,
пузатую, всю залитую чернилами конторку, прямо начинали пересматривать
вчерашние счета и распоряжаться отправкой заказанного товара. "Настоящие"
покупатели приходили именно по утрам; с ними приходилось вести длинные
переговоры, показывать им образцы, долго торговаться о каждой копейке.
Завершались сделки, конечно, в трактире, за неизбежным чаем. Если же идти в
Стр.1