Таковы излюбленные героини Римского-Корсакова: Олинька «Псковитянки», Марфа «Царской Наброски о Н. А. Римском-Корсакове — оцепенелую от вьюг и морозов — землю, вызывая в душе ее весенние творческие силы. <...> И Царевна Лебедь в «Сказке о Царе Салтане» поет, что «для святых чудес я сошла с небес», и Сирин и Алконост вещают в преображенном райском Граде Китеже: «Время кончилось — вечный мир настал . <...> » Ибо время — начало смерти и небытия (прошлого уже нет, будущего еще нет, а настоящее — неуловимый миг, граница прошлого и будущего . .), разъединяющего и мучительного. <...> И создается самая злая, пожалуй, во всей мировой музыке партитура — «небылица в лицах» — Золотой Петушок, в которой горячечное старческое вожделение к царице миража — Шемаханской Царице ^ так же бесплодно, как и разум, творчески обессмысленный и неплодный, — разум скопца-мудреца — Сарацынского звездочета . <...> У Мусоргского весь лафос — в порьше, в стремлении отвоплотить этот порыв духа, «к новым берегам» зовущего, материализовать, оторвать от подданных глубин духа, дать возможность вложить персты в язвы гвоздные. <...> У Корсакова дан не только путь к Китежу земному, не только Малый Китеж бывания, но и Великий Китеж постижения, но и Райски-преображенный Китеж Небесный, Град Вечного бытия, осиянный Светом Фаворским вечной радости. <...> Фрески Феофана Грека 1378 г. в Новгородском Спасе на Ильине, страшный Пантократор Дионисия в Ферапонтовом Монастыре, «Поморские ответы» братьев Денисовых, Достоевский, Тютчев и гениальный юрод Мусоргский с его «Песнями и плясками смерти», самосожжением ревнителей веры правой и стрелецкими казнями «Хованщины», страждущим царем Борисом, голодным и несчастным мятежным народом и грозящим юродивым Миколкой: Сказка и история — эта воплощенная сказка, твои Бах, смотрит он на все почти надстрастными глазами. <...> Голодный люд . . уже реален Град Невидимый преображенной духовной жизни, где «несть ни печали, ни воздыхания, а радость <...>