Владислав Ходасевич. Гумилев и Блок
Глава из книги воспоминаний "Некрополь"
Блок умер 7-го, Гумилев - 27-го августа 1921 года. Но для меня они оба
умерли 3 августа. Почему - я расскажу ниже.
Пожалуй, трудно себе представить двух людей, более различных между
собою, чем были они. Кажется, только возрастом были они не столь далеки
друг от друга: Блок был всего лет на шесть старше.
Принадлежа к одной литературной эпохе, они были людьми разных
поэтических поколений. Блок, порой бунтовавший против символизма, был одним
из чистейших символистов. Гумилев, до конца жизни не вышедший из-под
влияния Брюсова,
символизма.
воображал себя глубоким,
последовательным врагом
Блок был мистик, поклонник Прекрасной Дамы, - и писал
кощунственные стихи не только о ней. Гумилев не забывал креститься на все,
церкви, но я редко видал людей, до такой степени неподозревающих о том, что
такое религия. Для Блока его поэзия была первейшим, реальным духовным
подвигом, неотделимым от жизни. Для Гумилева она была формой литературной
деятельности. Блок был поэтом всегда, в каждую минуту своей жизни. Гумилев
- лишь тогда, когда он писал стихи. Все это (и многое другое) завершалось
тем, что они терпеть не могли друг друга - и этого не скрывали. Однако, в
памяти моей они часто являются вместе. Последний год их жизни, в сущности,
единственный год моего с ними знакомства, кончился почти одновременной
смертью обоих. И в самой кончине их, и в том потрясении, которое она
вызвала в Петербурге, было что-то связующее.
Мы с Гумилевым в один год родились, в один год начали печататься, но
не встречались долго: я мало бывал в Петербурге, а он в Москве, кажется, и
совсем не бывал. Мы познакомились осенью 1918 г., в Петербурге, на
заседании коллегии "Всемирной Литературы". Важность, с которою Гумилев
"заседал", тотчас мне напомнила Брюсова.
Он меня пригласил к себе и встретил так, словно это было свидание двух
монархов. В его торжественной учтивости было нечто столь неестественное,
что сперва я подумал - не шутит ли он? Пришлось, однако, и мне взять
примерно такой же тон: всякий другой был бы фамильярностью. В опустелом,
голодном,
пропахшем воблою Петербурге,
оба голодные, исхудалые, в
истрепанных пиджаках и дырявых штиблетах, среди нетопленого и неубранного
кабинета, сидели мы и беседовали с непомерною важностью. Памятуя, что я
москвич, Гумилев счел нужным предложить мне чаю, но сделал это таким
неуверенным голосом (сахару, вероятно, не было), что я отказался и тем,
кажется, вывел его из затруднения. Меж тем обстановка его кабинета все
более привлекала мое внимание. Письменный стол, трехстворчатый книжный
шкаф, высокие зеркала в простенках, кресла и прочее - все мне было знакомо
до чрезвычайности. Наконец, я спросил осторожно, давно ли он живет в этой
квартире.
- В сущности, это не моя квартира, - отвечал Гумилев, - это квартира
М. - Тут я все понял: мы с Гумилевым сидели в бывшем моем кабинете! Лет за
десять до того эта мебель отчасти принадлежала мне. Она имела свою историю.
Адмирал Федор Федорович Матюшкин, лицейский товарищ Пушкина, снял ее с
какого-то корабля и ею обставил дом у себя в имении, возле Бологое, на
берегу озера.
Имение называлось "Заимка". По местным преданиям Пушкин, конечно, не
раз бывал в "Заимке"; показывали даже кресло, обитое зеленым сафьяном, -
любимое кресло Пушкина. Как водится, это была лишь легенда: Пушкин в тех
местах не бывал вовсе, да и Матюшкин купил это имение только лет через
тридцать после смерти Пушкина. После кончины Матюшкина "Заимка"переходила
из рук в руки, стала называться "Лидиным", но обстановка старого дома
сохранилась. Даже особые приспособления в буфете для подвешивания посуды на
случай качки не были заменены обыкновенными полками. В 1905 г. я сделался
случайным полуобладателем этой мебели и вывез ее в Москву. Затем ей суждено
было перекочевать в Петербург, а когда революция окончательно сдвинула с
мест всех и все, я застал среди нее Гумилева. Ее настоящая собственница
была в Крыму.
Посидев, сколько следовало для столь натянутого визита, я встал. Когда
Гумилев меня провожал в передней, из боковой двери выскочил тощенький,
бледный мальчик,
такой же длиннолицый, как Гумилев, в запачканной
косоворотке и в валенках. На голове у него была уланская каска, он
Стр.1