В. Г. Белинский
Римские элегии. Сочинение Гете. Перев. А. Струговщикова
Белинский В. Г. Собрание сочинений. В 9-ти томах.
Т. 3. Статьи, рецензии и заметки. Февраль 1840 -- февраль 1841.
Подготовка текста В. Э. Бограда.
М., "Художественная литература", 1976
OCR Бычков М. Н.
РИМСКИЕ ЭЛЕГИИ. Сочинение Гете. Перевод А. Струговщикова. С.-Петербург. В тип. Е.
Фишера. 1840. В 8-ю д. л. 60 стр.
Вот еще другое явление литературного мира, которое так же радует истинного любителя и
знатока искусства, как и роман г. Лермонтова, хотя и принадлежит совершенно к другой сфере
творчества, другому небу и другой стране. Но они оба изящны -- и вот их сходство. Одно оригинальное
произведение, другое переводное; оба они бесконечно выше всего, что вышло в продолжение нескольких
лет из-под станков русских типографий.
"Римские элегии", произведение юности Гете1, принадлежат к роскошнейшим плодам его
творческой деятельности, к самым фундаментальным опорам его поэтической славы. Кроме того, они
относятся к тем из его созданий, которые наиболее характеризуют его объективный гений. В те лета
жизни, когда пожирающая эксцентрическая деятельность субъективного гения Шиллера изнемогала в
борьбе с внешним миром, -- спокойный, созерцательный, сосредоточенный гений Гете, под счастливым
небом Италии, на лоне прекрасной природы, посреди памятников древнего искусства, роскошно
упивался действительностию, вполне переживал греческий период жизни и в пластических, античных
образах священной эллинской музы передал человечеству этот поэтический период своей жизни. Таково
значение гения: его частное, его личное есть общее всего человечества. И вот почему я, это несносное
слово в устах всякого другого, так важно, так глубоко знаменательно в устах великого поэта. Только
невежды могут говорить, что "Римские элегии" -- шалость гения. Странные люди! в чем у них мерка
изящного? Они вешают его пудами, меряют аршинами, словно безграмотные книгопродавцы, которые,
покупая у авторов рукопись, прежде всего пробуют на руке ее тяжесть и считают число листов. Для них
"Россиада" Хераскова выше лирического стихотворения Пушкина, потому что больше. За недостатком
внутреннего ясновидения, они осматривают глазами, забыв, что глаза есть и у быков, да еще
пребольшущие, а внутренние чувства только у человека...
В одной из следующих книжек "Отечественных записок" читатели найдут особую статью о
"Римских элегиях", которые представляют собою такой обширный и важный предмет, что его нельзя
обсудить в рецензии газеты2. Теперь же мы только скажем, что перевод, если не равен подлиннику, то
вполне достоин его. Строгая критика справедливо осудит неровность, шероховатость и неловкость
некоторых стихов в переводе г. Струговщикова; но она же должна отдать ему справедливость в том, что
он удивительно верно передает дух подлинника, передает именно то, что есть его сущность, жизнь, тот
букет, который составляет характер и достоинство хорошего вина и которым можно называть
невидимую жизнь, веющую в художественных созданиях и неуловимую ни для какого выражения на
человеческом языке. Сверх того, и самые стихи г. Струговщикова большею частию пластичны,
исполнены гармонии, а образы почти везде грациозны и благоуханны3. Вот элегия, которая вполне
может служить доказательством справедливости нашего мнения о переводе г. Струговщикова:
Весело, славно живу я здесь, на классической почве;
Утро проходит в занятьях: читая творения древних,
Ум постигает ясней век и людей современных;
Ночь посвящаю богу любви: пусть вполовину
Буду я только учен,-- да за это блажен я трикраты!
Впрочем, учиться могу я и тут, как везде, созерцая
Формы живые лучшего в мире созданья, в ту пору
Глазом смотрю осязающим, зрящей рукой осязаю,
Тайну искусства, мрамор и краски вполне изучая.
Стр.1