Борис Зайцев
Бальмонт
Воспоминания о серебряном веке.
Сост., авт. предисл. и коммент. Вадим Крейд.
М.: Республика, 1993.
OCR Ловецкая Т.Ю.
В поэзии серебряного века место Бальмонта немалое, вернее, большое. Я не собираюсь давать
здесь облик его литературный. Всего несколько беглых черточек из далеких времен его молодости,
расцвета.
* * *
1902 год. В Москве только что основался "Литературный кружок" -- клуб писателей, поэтов,
журналистов1. Помещение довольно скромное, в Козицком переулке, близ Тверской (позже -роскошный
особняк Востряковых, на Большой Дмитровке).
В то время во главе Кружка находился доктор Баженов, известный в Москве врач, эстет, отчасти
сноб, любитель литературы. Немолодой, но тяготел к искусству "новому", тогда только что
появившемуся (веянье Запада: символизм, "декадентство", импрессионизм). Появились на горизонте и
Уайльд, Метерлинк, Ибсен. Из своих -- Бальмонт, Брюсов.
Первая встреча с Бальмонтом именно в этом Кружке. Он читал об Уайльде. Слегка рыжеватый, с
живыми быстрыми глазами, высоко поднятой головой, высокие прямые воротнички (de l'Иpoque),
бородка клинышком, вид боевой. (Портрет Серова отлично его передает.) Нечто задорное, готовое всегда
вскипеть, ответить резкостью или восторженно. Если с птицами сравнивать, то это великолепный
шантеклер, приветствующий день, свет, жизнь ("Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце...").
Читал он об Уайльде живо, даже страстно, несколько вызывающе: над высокими воротничками
высокомерно возносил голову; попробуй противоречить мне!
В зале было два слоя: молодые и старые ("обыватели", как мы их называли). Молодые
сочувствовали, зубные врачи, пожилые дамы и учителя гимназий не одобряли. Но ничего бурного не
произошло. "Мы", литературная богема того времени, аплодировали, противники шипели. Молодая дама
с лицом лисички, стройная и высокая, с красавицей своей подругой яростно одобряли, я, конечно, тоже.
Юноша с коком на лбу, спускавшимся до бровей, вскочил на эстраду и крикнул оттуда нечто за Уайльда.
Бальмонт вскипал, противникам возражал надменно, остро и метко, друзьям приветливо кланялся. Тут
мы и познакомились. И оказалось, что по Москве почти соседи: мы с женой жили в Спасо-Песковском
вблизи Арбата, Бальмонт -- в Толстовском переулке, под прямым углом к нашему Спасо-Песковскому.
Совсем близко.
Это было время начинавшейся славы Бальмонта. Первые его книжки стихов "В безбрежности",
"Тишина", "Под северным небом" были еще меланхолической "пробой пера". Но "Будем как солнце",
"Только любовь"2 -- Бальмонт в цвете силы. Жил он тогда еще вместе с женою своей, Екатериной
Алексеевной3, женщиной изящной, прохладной и благородной, высоко культурной и не без властности.
Их квартира в четвертом этаже дома в Толстовском была делом рук Екатерины Алексеевны, как и образ
жизни их тоже во многом ею направлялся. Бальмонт при всей разбросанности своей, бурности и
склонности к эксцессам находился еще в верных, любящих и здоровых руках и дома вел жизнь даже
просто трудовую: кроме собственных стихов много переводил -- Шелли, Эдгара По. По утрам упорно
сидел за письменным столом. Вечерами иногда сбегал и пропадал где-то с литературными своими
друзьями из "Весов" (модернистский журнал тогдашний в Москве). Издатель его С. А. Поляков,
переводчик Гамсуна, был богатый человек, мог хорошо угощать в "Метрополе" и других местах. (На
бальмонтовском языке он назывался "нежный, как мимоза, Поляков" 4.)
После "нежного, как мимоза" Полякова Бальмонт возвращался домой не без нагрузки, случалось
и на заре. Но был еще сравнительно молод, по натуре очень здоров, крепок. И в своем Толстовском
усердно засаживался за стихи, за Шелли.
В это время бывал уже у нас запросто. Ему нравилась, видимо, шумная и веселая молодежь,
толпившаяся вокруг жены моей, нравилось, конечно, и то, что его особенно ценила женская половина
(после "Будем как солнце" появился целый разряд барышень и юных дам "бальмонтисток" -- разные
Стр.1