И. Ф. Анненский. Бальмонт-лирик
---------------------------------------------------------------------------Серия
"Литературные памятники" Иннокентий Ф.Анненский, М., "Наука", 1979
OCR Бычков М.Н.
---------------------------------------------------------------------------Статья
из "Книги отражений", 1906 г.
I
Среди многообразных особенностей или, может быть, недоразвитостей, а
иногда и искажений нашей духовной природы, которыми мы обязаны русской
истории, меня всегда занимала одна - узость нашего взгляда на слово. Нас и
до сих пор еще несколько смущает оригинальность, и тем более смелость
русского слова, даже в тех случаях, когда мы чувствуем за ней несомненную
красоту. Мы слишком привыкли смотреть на слово сверху вниз, как на нечто
бесцветно-служилое, точно бы это была какая-нибудь стенография или
эсперанто, а не эстетически ценное явление из области древнейшего и
тончайшего из искусств, где живут мировые типы со всей красотой их
эмоционального и живописного выражения.
Наследье аскетов, взгляд на телесную оболочку лишь с точки зрения ее
греховного соблазна и бренности, аналогически переносится нами и на слово -
исконного слугу мысли.
Слово остается для нас явлением низшего порядка, которое живет
исключительно отраженным светом; ему дозволяется, положим, побрякивать в
стишках, но этим и должна исчерпываться его музыкальная потенция. Если в
стихах дозволительны и даже желательны украшения, то все же, помня свой
литературный ранг, они должны оставлять идею легко переводимою на обыденный,
служилый волапюк, который почему-то считается привилегированным выразителем
мира, не корреспондирующего с внешним непосредственно.
И главное при этом - ранжир и нивелировка. Для науки все богатство, вся
гибкость нашего духовного мира; здравый смысл может уверять, что земля
неподвижна - наука ему не поверит; для слова же, т. е. поэзии, за глаза
довольно и здравого смысла - здесь он верховный судья, и решения его
никакому обжалованью не подлежат. Поэтическое слово не смеет быть той
капризной струей крови, которая греет и розовит мою руку: оно должно быть
той рукавицей, которая напяливается на все ручные кисти, не подходя ни к
одной. Вы чувствуете, что горячая струя, питая руку, напишет тонкую поэму,
нет, - надевайте непременно рукавицу, потому что в ней можно писать только
аршинными буквами, которые будут видны всем, пусть в них и не будет видно
вашего почерка, т. е. вашего я.
Если хотите, то невозбранно и сознательно-сильной красоты у нас могло
достигнуть одно церковнославянское слово, может быть, потому, что его
выразительность и сила были нам так или иначе нужны, и их погладила даже
львиная лапа Петра {1}. Слово гражданское сразу попало в отделку голландским
шкиперам и стало уделом школы и канцелярии, которые и наложили на него
печать безответной служилости.
В дальнейшей истории, благодаря официально-городскому характеру нашей
словесности и железной централизации, книжная речь мало-помалу лишалась
животворного влияния местных элементов и вообще слов чисто народных, как
подлых. Еще Белинскому ничего не говорила народная поэзия {2}, да и с тех-то
пор едва ли голос ее стал громче.
Не находя поддержки в искусстве устной речи, в котором государство не
нуждалось, наше слово эмансипировалось лишь весьма недостаточно; при этом
оно обязано своим развитием не столько
культурной работе, как отдельным
вспышкам гения. Не забудьте еще, что за плечами у нас н6 было Рима и
стильной латинской культурности, в Византию же мы и сами захлопнули дверь,
порвав со славянщиной.
Вторая половина XIX в. останется в литературе эпохой безраздельного
господства журнализма. В журнальную работу уходило все, что только было в
литературе живого и талантливого. Кто знает, увидали ли бы мы даже "Бесов",
если бы не своевременные катковские авансы Достоевскому {3}. История оценит
в свое время трудную и важную роль русского журналиста. Русский гений
Стр.1