Михаил Петрович Арцыбашев
Из подвала
---------------------------------------------------------------------------Собрание
сочинений в трех томах. Т. 1. М., Терра, 1994.
OCR Бычков М.Н.
---------------------------------------------------------------------------I
Сапожник
Антон стоял, сгорбившись и опустив длинные корявые, как корни,
руки, а заказчик, молодой купеческий приказчик, сытый и гладкий, тоже стоял
посреди подвала, среди обрезков кожи, колодок и рваных сапог, ожесточенно
размахивал руками и кричал на Антона:
- Это черт знает что такое!.. Левый сапог жмет, а правый хлябает! Разве
это сапоги... это черт знает что, а не сапоги!..
Он тыкал сапогами, подошвами вверх, чуть не в самое лицо Антона, и в
его неестественно напряженном голосе ясно слышалось желание повеличаться и
покуражиться.
- Нет... вот походишь ты у меня за деньгами... Ты... крикнул приказчик,
нелепо взмахнув руками, и нерешительно, но с злобным удовольствием прибавил:
Скотина!
И от удовольствия и боязни весь
налился кровью, так что толстая
короткая шея его совсем слилась с красным галстуком.
Антон молча переложил шило из правой руки в левую и тяжело вздохнул.
В подвале было совсем темно, и воздух, густой и тяжелый, висел синим
пологом. Под потолком и по углам стоял
сырой, пропитанный запахом кожи,
ворвани и ваксы, пар. Фигура Антона только черным встрепанным силуэтом
вырисовывалась на светлом четырехугольнике окна.
- Так и знай! - крикнул заказчик и сердито, но довольно пыхтя, пошел из
подвала, осторожно нагибая голову, чтобы не стукнуться о притолоку новеньким
твердым котелком.
Антон проводил его до дверей, отворил дверь и даже попридержал ее, пока
приказчик подымался по склизкой и крутой лесенке. Потом еще тяжелее вздохнул
и вернулся вниз.
Хотя на дворе было еще совсем светло, но в подвале все утонуло в сизом
полумраке, так что только возле окна виден был тощий горшок с давним, еще
прежними хозяевами посаженным, луком, который торчал одной чахлой и сухой
соломинкой. Антон часто внимательно смотрел на это жалкое, бледное растение,
умиравшее медленной смертью от недостатка воздуха и солнца, и почему-то
жалел выбросить его на двор.
Антон стал заправлять лампочку, неловко чиркая тоненькими спичками и
все тяжело вздыхая.
Вздыхал он не о том, что его только что обругали и тыкали в лицо
сапогами. И то и другое было так привычно ему, что вряд ли он помнил это
подробно. Все заказчики на всякие лады ругали его, швыряли сапоги иногда и
били, а чаще не платили денег. Все это были люди маленькие, до такой степени
зависимые, забитые и скучные, что у них была органическая потребность хотя
изредка, в свою очередь, на кого-нибудь покричать,
над кем-нибудь
покуражиться, почувствовать себя выше хоть кого-нибудь. И сам Антон сделал
бы то же самое, если бы и от него кто-либо зависел так, как он ото всех. А
потому, хотя и бессознательно, Антон чувствовал, что иначе и быть не может,
и все должны ругаться, куражиться и драться, чтобы маленькая звериная злоба,
сидящая в трусливой глубине чахлых душонок, не задушила их самих. Но
виноватым Антон себя никогда не считал: он делал то, что умел, и так, как
умел, - шил сапоги не лучше и не хуже никого, не столько по мерке; сколько
по заученному фасону. Он даже не подозревал, что можно совершенствоваться в
своей работе, потому что это было грязное,
голодное,
тяжелое и
однообразно-скучное ремесло, постылое и нудное.
Вздыхал же он оттого, что вечная жизнь в сыром и низком подвале, в
запахе кожи и ваксы, впроголодь, без любви, света и радости, давила его
организм к земле, и всегда, когда он разгибал спину, ноющую от согнутого
положения, ему казалось, что он с болезненным надрывчатым усилием подымает
какую-то страшную, неодолимую, не дающую вздохнуть, тяжесть. - Н-ну... -
выпускал тогда Антон. Еще целый час, после ухода сердитого приказчика, он
сидел, согнувшись в три погибели у еле коптящей лампочки, пугливо мигавшей
от стука его молотка, и пригонял подборы к толстым и тяжелым сапогам
Стр.1