НАШЕ МЕСТО
А. Левинтов
Вот и нашлось наше место в историческом
строю Европы. Обидно,
но мы – типичная страна 19-ãî âåêà,
если верить М. Дюверже: «Подобно
тому, как опирающиеся на единственные
партии современные диктатуры
– не более чем отдаленное подобие
личных или военных диктатур
прошлого, точно так же и современные
демократии, базирующиеся на
плюрализме организованных и дисциплинированных
партий, весьма отличны
от индивидуалистических режимов
XIX века, основанных на личной
деятельности парламентариев,
весьма независимых друг от друга».
В чем заключается историческая
честность? – в отказе от формализма.
Формально, по конституции 1936
года и в последующих модификациях,
СССР – парламентская республика
с коллективным главой государства
(ýòî при Ñòàëèíå-òî!), но
ведь и Рим времен Цезаря формально
– республика. И все это означает,
что мы не должны слепо верить
тому, что живем в президентской
республике. Врать себе такое –
«Богородица не велит», самим же
лет через 200–300 стыдно ñòàíåò.
Впрочем, нам уже сегодня должно
быть стыдно…
«Самое простое и самое реалистическое
определение демократии
следующее: режим, при котором
правящие избраны управляемыми
посредством честных и свободных
выборов» – нечто подобное утверждает
и Бурдье, отделяющий делегирующих
гражданские права от тех,
кому эти права делегируются и которые
производят некий политический
продукт: идеи, проекты, программы,
концепции, а также события,
их анализ и комментарии к ним.
Честность выборов заключается не
только в отсутствии подтасовок,
вбросов бюллетеней, использования
черного пиара и административного
ресурса. Честность выбора, прежде
всего, в наличии политического проекта
(обещания) и его реализации
(выполнения) в случае победы. В
этом смысле нам до демократии и
честности еще шагать и шагать.
Пожалуй, институт «праймериз» и
есть кардинальное отличие отечественной
«демократии» от американской
демократии, где партия в ходе
предвыборов готовит меню из набора
своих кандидатов, поступающих
затем на стол избирателей как клиентуры.
И тут, конечно же, вспоминается
подлейшая и пошлейшая ситуация
с «ïàðòèåé» «Íàø дом – Ðîññèÿ»,
где первым номером шел Черномырдин,
а вторым, на котором
строилась вся рекламная стратегия
выборной кампании, Никита Михалков.
Когда Михалков исполнил свою
роль, он просто «сошел с дистанции»,
оставив с носом всех тех избирателей-лохов,
что клюнули на его
киногеничность и популярность.
М. Дюверже пишет: «Когда таких
предвыборов не существует, кандидаты
выдвигаются руководителями
партии с помощью техники родственной
кооптации.», но это не совсем
точно. Во-первых, не только
родственной кооптации, но и клановой,
тейповой (родовой), земляческой.
При этом, разумеется, этот
фаворитизм может не иметь традиций,
как, например, в США (на нашей
памяти только два таких громких
случая: семейство Кеннеди и
Буши), либо быть единственной политической
традицией (Казахстан,
Азербайджан). Еще в советское
время самой мощной был земляческий
фаворитизм (Брежнев потянул
за собой цепочку из Молдавии и
Днепропетровска, Куусинен – Андропова,
Ельцин – уральских, Путин –
питерских). При этом земляческие
эскадроны захватывают и выборные
и особенно невыборные правительственные
и политические посты. Разумеется,
это находит свое отражение
и в фольклоре, в частности, в
анекдотах:
– Алло, это Серега из Питера
– Íó, что ж вы так сразу с óãðîçòî?
Родственно-земляческий
фаворитизм
особенно распространен на
Кавказе: вслед за Хасбулатовым,
Зурабовым, Нургалиевым и им подобными
тянется отчетливый след
их фаворитов и продвиженцев. Повидимому,
это – наследие династических
традиций восточно-византийских
империй, монархий и княА.
Левинтов. Наше место
>>> заложил весьма прочное
основание своего могущества:
под его властью находилась
вся Романья с герцогством
Урбино и, что особенно важно,
он был уверен в приязни к нему
народа, испытавшего благодетельность
его правления.
Эта часть действий герцога
достойна внимания и подражания,
почему я желал бы остановиться
на ней особо. До завоевания
Романья находилась
под властью ничтожных правителей,
которые не столько
пеклись о своих подданных,
сколько обирали их и направляли
не к согласию, а к раздорам,
так что весь край изнемогал
от грабежей, усобиц и беззаконий.
Завоевав Романью,
герцог решил отдать ее в надежные
руки, дабы умиротворить
и подчинить верховной
власти, и с тем вручил всю
полноту власти мессеру Рамиро
де Орко, человеку нрава
резкого и крутого. Тот в короткое
время умиротворил
Романью, пресек распри и навел
трепет на всю округу. Тогда
герцог рассудил, что чрезмерное
сосредоточение власти
больше не нужно, ибо может
озлобить подданных, и учредил,
под председательством
почтенного лица, гражданский
суд, в котором каждый год
был представлен защитником.
Но зная, что минувшие строгости
все-таки настроили против
него народ, он решил обелить
себя и расположить к себе
подданных, показав им, что
если и были жестокости, то в
них повинен не он, а его суровый
наместник. И вот однажды
утром на площади в Чезене
по его приказу положили разрубленное
пополам тело мессера
Рамиро де Орко рядом с
колодой и окровавленным мечом.
Свирепость этого зрелища
одновременно удовлетворила
и ошеломила народ.
Но вернемся к тому, от чего
мы отклонились. Итак, герцог
обрел собственных солдат и
разгромил добрую часть тех
войск, которые в силу соседства
представляли для него угрозу,
чем утвердил свое могущество
и отчасти обеспечил себе
безопасность; теперь на его пути
стоял только король Франции:
с опозданием заметив
свою оплошность, король не
потерпел бы дальнейших завоеГУ
¹10’06
15
Стр.1