Л. H. Андреев
Автобиографическая справка
Андреев Л. H. Собрание сочинений. В 6-ти т. Т. 1. Рассказы 1898--1903 гг.
М., "Художественная литература", 1990
OCR Бычков М. Н.
Я плохо знаю моих восходящих родных: большинство из них умерло, либо безвестно затерялось
в жизни, когда я был еще маленьким. Но насколько могу судить по тем немногим данным, которые дало
мне наблюдение, мое влечение к художественной деятельности наследственно опирается на линию
материнскую. Именно в этой стороне я нахожу наибольшее количество людей одаренных, хотя
одаренность их никогда не поднималась значительно выше среднего уровня и часто, под
неблагоприятными влияниями жизни, принимала уродливые формы. Бескорыстная любовь к вранью и
житейскому вредному сочинительству, которой иногда страдают обитатели наших медвежьих углов,
часто бывает не-развивавшимся зародышем того же литературного дарования. И пылкое фантазерство,
не находившее себе границ в условиях скудной действительности, составляло характерную черту
некоторых моих родственников, повторяю, уже умерших. В смысле обычной талантливости они,
оставаясь самоучками, проявляли себя так: одни любили и умели рисовать, но не шли дальше лошадей и
турок в фесках; другие имели склонность к музыке, но другого инструмента, кроме трехрядной
гармоники, не знали. Покойный отец мой был человеком ясного ума, сильной воли и огромного
бесстрашия, но к художественному творчеству в какой бы то ни было форме склонности не имел. Книги,
однако, любил и читал много, к природе же относился с глубочайшим пониманием и той
проникновенной любовью, источник которой находился в его мужицко-помещичьей крови. Был
хорошим садоводом, всю жизнь мечтал о деревне, но умер в городе.
Чтобы покончить с вопросом о наследственности, скажу, что отец и мать поженились очень рано,
оба были людьми здоровыми и очень крепкими, а отец, кроме того, отличался огромной физической
силой. В городе отец умер рано, всего сорока двух лет, скоропостижно, от кровоизлияния в мозгу; в
деревне он мог бы дожить и до ста лет.
Читать я начал шести лет и читал чрезвычайно много, все, что попадалось под руку; лет с семи
уже абонировался в библиотеке. С годами страсть к чтению становилась все сильнее, и уже с десяти-двенадцати
лет я начал ощущать то известное провинциальному читателю чувство, которое могу назвать
тоскою о книге. Моментом сознательного отношения к книге считаю тот, когда впервые прочел
Писарева, а вскоре затем "В чем моя вера?" Толстого. Это было в классе четвертом или пятом гимназии;
и тут я сделался одновременно социологом, философом, естественником и всем остальным. Вгрызался в
Гартмана и Шопенгауэра и в то же время наизусть (иначе нельзя было) вызубрил полкниги "Учение о
пище" Молешотта. К двадцати годам я был хорошо знаком со всею русскою и иностранною
(переводною) литературою; были авторы, как, например, Диккенс, которых я перечитывал десятки раз.
Вообще же любил и до сих пор люблю только толстые книги; и в библиотеке брал лишь такие, при
которых цена была обозначена не меньше рубля.
Но о том, чтобы быть писателем, не думал, ибо чуть ли не с самого младенчества чувствовал
страстное влечение к живописи. Рисовал много (первой учительницей была мать, которая держала
карандаш в моих руках) ; но так как в Орле ни школ, ни настоящих учителей не было, то все дело
ограничивалось бесплодным дилетантизмом. Бывали удачные рисунки и портреты, за которые меня
хвалили, а учителя гимназии советовали немедленно ехать в академию (обычная форма совета была
такова: чем сидеть на Камчатке и протирать парту, поезжайте-ка... и т. д.), но еще чаще бывали неудачи,
и во всем, что я рисовал, чувствовалось отсутствие школы, иногда простая неграмотность. Натуры я не
любил и всегда рисовал из головы, впадая временами в комические ошибки: до сих пор вспоминаю
лошадь, у которой по какой-то нелепой случайности оказалось всего три ноги. Все уже кончил,
"оттушевал" бока, похожие на колбасу, а четвертую ногу позабыл. И только посторонний, критический
взгляд открыл мне мою позорную забывчивость. И до чего было обидно, прекрасно оттушеванной
колбасы никто не заметил, а над ногою все смеялись. Фантазировал я бесконечно: был у меня огромный
альбом "рож", штук триста, и года два или три я провел в мучительных поисках "Демона".
Стр.1