Леонид Андреев
КОНЕЦ ДЖОНА-ПРОПОВЕДНИКА
На американском корвете "Джордж Вашингтон" родился под пушкою щенок. Его мамаша была
дурная и безнравственная собака: она любила шум, скандал и драку и душу отводила не в созерцании
красот океана, а в грызне с собаками на берегу и в воровстве на корвете из камбуза; и будь она матросом,
она была бы первым пьяницей, и не выходить бы ей из темного карцера. И не было в ней ничего
женственного и привлекательного: взъерошенная, как сухая половая щетка, измазанная смолой и варом, -
она насквозь пропахла крепким табачным дымом: сама она, конечно, не курила, но курящих обожала.
Глаз у нее всего был один, да и тот мошеннический; другой она потеряла во время войны Северных
Штатов с Южными, когда она неудачно бежала из плена у южан.
Родив под пушкою щенка, да и то одного вопреки обычаю всех честных собак, она в первую
минуту изумилась и растерялась: так для нее самой было это неожиданно. Но кое-какие чувства жили
даже в ее табачной, окаянной душе, и целых две недели, к стыду ее друзей матросов, она разыгрывала из
себя нежнейшую мамашу, играла безбожную комедию. Когда она под своей пушкою кормила щенка,
лицо ее было ханжески свято и непорочно, как у корабельного пастора, когда в воскресенье читает он
проповедь. Матросы кляли ее за ложь и притворство, а щеночку было все равно, только бы сосать да
греться: он был слеп и ничего не понимал в делах мира сего.
И, конечно, через две недели, - да и те полностью еще не прошли, - безнравственная и дурная
собака вернулась к своей пагубной жизни; утомленная вдобавок воздержанием и святостью, она
устроила на берегу такой дебош, что даже боцман, сам пьяница, осудил ее, капитан же в гневе приказал
отчислить ее с корвета.
- У нас есть щенок, - сказал капитан, - воспитайте его в правилах веры и доброй нравственности,
и тогда я не повешу его. А иначе повешу.
Так щеночек и заместил безнравственную мать свою, а ее потом видели матросы в самых грязных
притонах Сан-Франциско и в гавани, где она искала для себя подходящий коммерческий корабль.
Военная карьера была - увы! - навсегда уже испорчена.
Даже и не подозревая того, что от высоты его нравственных свойств зависит самая жизнь его,
щеночек и так был очень мил и порядочен. Вероятно, был хорошим псом его неизвестный отец. Назвали
щеночка Джоном и оставили жить под пушкою, которую со временем, по щенячьей наивности, он стал
считать своей настоящей родною матерью. Враг шума и громких криков, какими сопровождалась работа
матросов на корвете, он любил свое тихое пристанище; возмущаясь божбою и проклятиями матросов, их
буйной веселостью в дни праздников и попоек, он особенно высоко ценил молчание пушки, ее строгое и
важное спокойствие.
"Едва ли есть у кого такая хорошая мама, как у меня, - думал он, укладываясь спать под лафетом,
- конечно, мне послал ее Бог за то, что сам я не грешу".
Здесь уж он хватал через край, как это понятно всякому; но его молитвенно-благодарственное
отношение к сущему не ускользнуло от внимательного взора боцмана. Вспомнив же то выражение лица,
какое было у его мамаши во время кормления и какое бывает у пастора во время воскресной проповеди,
боцман с согласия команды назвал щенка "Проповедником". Так он и назывался ДжономПроповедником,
но капитан об этом не знал. Едва ли бы ему понравилась такая степень совершенства в
каком-нибудь щенке!
Но вот что случилось однажды. Собрались матросы у пушки, матери Джона, и что-то весело
стали делать возле нее. Это бывало и раньше, когда они чистили пушку и наводили на нее блеск; и
Джону-Проповеднику нравилось это, так как косвенно - по его щенячьему мнению - придавало блеск и
всему его роду. Да и мама действительно делалась красивее от уборки, и ее молчание становилось
задумчивым, как у всякой красавицы; и лунный мечтательный свет охотнее отражался на ее гладких
боках.
Но в этот раз матросы делали что-то другое: то ли кормили маму, то ли от чего-то лечили ее, -
Джон-Проповедник понять не мог по молодости и отсутствию опыта. Но все смеялись, и было очень
весело, и с приятным выражением лица Джон забрался под пушку и оттуда улыбнулся боцману. Однако
боцман не ответил, а концом веревки выгнал щенка и сказал приблизительно следующее:
- Если ты мне, то я тебя! Сядь здесь и смотри.
- Где?
- Вот тут. Тебе весело?
- О да, дорогой мой господин-боцман! Я истинно счастлив и только одного желал бы, чтобы и -
Стр.1