Леонид Николаевич Андреев
Ночной разговор
Часть 1
Это был день, полный ярости.
Двое суток германские войска, двигаясь к Парижу, безуспешно штурмовали бельгийский городок
Н., защищаемый смешанными корпусами англичан, бельгийцев и французов. Массы бледных людей в
остроконечных кошмарных касках шли в атаку и гибли на полпути; их сменяли новые массы таких же
бледных людей и остроконечных касок и также гибли: чаще дождевых капель, чаще градин был
пулеметный и орудийный град, и легче было не промокнуть в проливной дождь, нежели избегнуть пули
и осколка. И случалось, что уже убитый, падая, на своем коротком пути к земле бывал поражаем еще
несколькими пулями; ими был насыщен воздух, они неслись бешено и хищно, словно и им передавалась
ярость руки, спускавшей курок. Но запас остроконечных касок казался неистощимым, и все росла их
лавина. Поглощая телами пули, впитывая смерть из воздуха и напитываясь ею, как губки, они разрежали
частоту огня и создавали пустоты, по которым текли новые массы бледных людей; и так продолжалось
двое суток - днем при сиянии солнца, ночью при голубом свете прожекторов, при котором лица живых и.
мертвых казались одинаковыми, а от груды трупов ложились черные неподвижные тени.
Двое суток Вильгельм II почти ничего не ел, плохо спал и в бинокль, судорожно дергая лицом,
наблюдал за боем. Когда городок был взят и защитники его частью истреблены, частью взяты в плен, он
со свитою въехал на его улицы и остановился в Гранд-отеле; там он весь день принимал поздравления,
раздавал награды и шутил с генералами. Городок еще дышал испарениями крови, и всюду пахло кислым
от неосевшего мелинитного дыма; часть города еще горела, и в сумерки окна Гранд-отеля засветились с
улицы красным; потом задернули тяжелые драпри и зажгли свечи, но и мелинитом и кровью пахло попрежнему,
и голубой яд гари носился под высоким потолком и - словно только что здесь заседало
огромное собрание людей, и все они курили какие-то вонючие, кислые сигары.
По приказу Вильгельма днем были расстреляны заложники, двенадцать человек именитых
горожан. Они были взяты еще утром, как только германцы вступили в городок, но днем кто-то
выстрелил в прусского солдата-мародера, грабившего дом, и заложники были расстреляны. Ввиду того,
что выстрел был только один и выстрелившего тотчас же убили, и что солдат был мародер, в штабе
решились спросить самого Вильгельма, но он решительно ответил:
- Кровь самого плохого прусского солдата стоит крови всей Бельгии. Объясните им это, чтобы
поняли, и расстреляйте.
Так и сделали.
К ночи занятый городок стих, и у пожара не осталось никого: один, в тишине и безлюдии, трещал
и морщился огонь, стихая. Все, кого служба не призывала к бодрствованию, спали сном безграничной
усталости, душевного утомления; и казалось, легче было разбудить мертвого на поле, чем такого
спящего. Немногие во сне бредили пережитым, но голоса их были глухи и мертвы, как голоса теней с
того света: в голове еще шло сражение, а вокруг головы витала тишина.
Как музыкальные ящики, спрятанные под подушку, были полны внутри себя голосов, крика и
стонов временные лазареты с ранеными, но наружу приносилось мало: все оставалось за каменными
стенами, и тому, кто выходил из лазарета на улицу, казалось, что он сразу погружался в тишину, словно
в воду, а кто снаружи входил в освещенные комнаты, тому чудилось, что он попал в какой-то болевой
центр, где у тысячи людей болят зубы, болят нервы, болит разорванная кожа и раздробленные кости.
Особая тишина была вокруг Гранд-отеля: император давно уже страдал бессонницей, и
принимались все меры, чтобы охранить его покой: караулы сменялись без обычного топота, обозы
грохотали по самым дальним улицам, и ни один звук не возрождался без строгой необходимости. Вдали,
где германские войска еще преследовали отступавших союзников, округло и слитно гудели выстрелы
больших орудий: точно несколько великанов, присев на корточки и надув щеки, равномерно пухали друг
на друга - без гнева и особенной страсти, скорее мирно и глуповато. У спящих счастливцев, которых
жизнь настойчиво извлекала из образов смерти, этот далекий гул преображался в светлые сны о летней
грозе и пахучем клевере на розовых полях; другие его просто не слышали, как мельник не слышит
Стр.1