Леонид Андреев. Ипатов
---------------------------------------------------------------Оригинал
находится здесь: Библиотека. Леонид Андреев.
---------------------------------------------------------------Жил
в Москве богатый купец - Ипатов, Николай Павлович, человек самый
обыкновенный, ни грехами какими-нибудь особенными, ни добродетелью не
отличался. Был только доверчив, да и то по-купечески, с оглядкой. Дело он
вел большое и запутанное, допускал кредит и имел много должников. Была у
него и семья, сыновья и дочери, какие-то племянницы и племянники, жившие
при доме. Большая семья, а появилась незаметно, выросла как шерсть на коже:
и тепло от нее, и страшно за нее. А она тоже себе живет.
И было все так обыкновенно, и
вдруг произошло необыкновенное и
поистине страшное, не имеющее разумного объяснения.
Разорился Ипатов. Сперва ему по нескольким векселям не заплатили и
сильно его подвели, а потом он не
заплатил, и дошло дело до судебного
пристава. Но к тому времени Ипатов ослабел, впал в мрачное равнодушие и
решил: пусть описывают, пусть продают, никого видеть не хочу. И уехал на
два дня к Троице, где были у него знакомые монахи: не то отмолиться, не то
просто отсидеться думал.
Но столичные адвокаты - народ хитрый. Было это под Рождество, и как
раз в канун, в самый сочельник, приехал адвокат с судебным приставом и
сказал:
- Мы его не по карману, а мы его по самолюбию купеческому ударим, -
вот как!
И не стал разыскивать ни золотых брошек, ни толстых дутых купеческих
браслетов, - охота трудиться и вступать в спор с женщинами! - а велел
обвязать толстою веревкой рояль и наложить печать. Таким же образом обвязал
и припечатал люстру, что над самым обеденным столом, и уехал, - оглянуться
не успели. И всего пробыл пять минут, а наделал такого, что вся купеческая
семья от мала до велика ревом взревела. Стыд! Завтра Рождество, сколько
народу будет, дочки танцевать собирались, а тут веревки да печати, - и
веревки-то корявые, в узлах, от груза в сарае валялись.
Вернулся Николай Иванович из
монастыря, взглянул на люстру и
спрашивает, как будто не понял ничего:
- Это что?
А жена плачет и говорит:
- Нет, ты в залу поди и глянь, что с твоим роялем сделали.
Уже к полуночи разыскал Ипатов пристава, - а пристав с женою в церковь
собирался, - и насилу, насилу-то умолил его деньги взять и поехать снять
печати.
- Да вы сами их снимите, - возражал пристав, одетый по-праздничному. -
Я вам удостоверение дам.
- Нет уж, Христом-Богом молю, поедемте со мною, Я теперь всего боюсь,
- умолял Ипатов.
- Да я вам божусь...
- Нет уж, не откажите. Я вас отблагодарю, не пожалеете!
Поехал-таки пристав и сам в присутствии дворника снял печати и
развязал корявые веревки.
Так вышел Ипатов из своего мрачного равнодушия; и еще целых два года
после этого он суетился до истомы, подпирал плечом падающее, ловил пальцами
воздух; как баба после пожара, копался на пожарище, угадывал, где что
сгорело. И тут все еще не было ничего необыкновенного: в те тяжелые годы
много народу поразорилось, и кто поправился, а кто и совсем обнищал, -
таких, как Ипатов, в одной Москве насчитывалось десятки. Да и не так уже
плохо обстояло у Ипатова: по окончании всех дел остался у него двухэтажный
дом на Зацепе и тысяч пятнадцать чистого капитала, - при бодром
расположении хоть снова дело начинай. Он и начал бы, так как при своих
годах и седине телом был крепче сыновей и племянников, - не порази его
душевная болезнь.
Вот эта болезнь и есть то необыкновенное, что отличило его от всех
людей его положения, сделало его судьбу замечательною и поистине страшной.
Есть мера греху и возмездию, и над жизнью всех людей и судьбою ихнею зрится
дух справедливости,
но от жизни Ипатова отошел дух справедливости,
безмерность страданий кощунственно превысила меру греха, и стал человек как
Стр.1