Леонид Андреев. Весенние обещания
---------------------------------------------------------------Оригинал
находится здесь: In Folio: электронная библиотека
---------------------------------------------------------------I
Кузнец
Василий Васильевич Меркулов был строгий человек, и когда по
праздникам он напивался пьян, то не пел песен, не смеялся и не играл на
гармонии, как другие, а сидел в углу трактира и молча грозил черным
обожженным пальцем. Грозил он и трактирщику за стойкой, и посетителям, и
слуге, подававшему водку и жареную рыбу; приходил домой и там продолжал
грозить пустой хате, так как уже давно жил один. В споры и брань с ним не
вступали, так как от смешной угрозы он легко переходил к жестокой и
кровавой драке; при своих пятидесяти годах был очень силен, и узловатый
черный кулак его падал на головы, как молот. И с виду он был еще очень
крепок - худощав, но жилист и высок ростом; и ходил гордо: грудь выпирал
вперед, а ноги ставил прямо, не сгибая колен, точно вымерял улицу циркулем.
Жил он, как и все в Стрелецкой слободе, не хорошо и не плохо, и никто
не думал о нем и не замечал его жизни, так как у всякого была своя трудная
и часто мучительная жизнь, о которой нужно было ежеминутно думать и
заботиться. Новых людей мало приходило в слободу, заброшенную на край
города, и все обитатели ее привыкли друг к другу и не замечали, что время
идет, и не видели, как растет молодое и старится старое. Время от времени
кто-нибудь умирал; его хоронили и день-два тревожно переговаривались об его
неожиданной смерти, а потом все становилось так, словно никто и не умирал,
и казалось, будто покойник продолжает еще существовать среди живых, или же
что здесь совсем нет живых, а только покойники. Жили на Стрелецкой
впроголодь, но принимали это покорно и за существование боролись равнодушно
и вяло,как
больные, у которых
нет аппетита, вяло и равнодушно
переругиваются из-за лишней тарелки невкусного больничного супа.
Хата и кузница Меркулова стояли на краю слободы, там, где начинался
берег реки Пересыханки. Берег был изрыт ямами, в которых брали глину и
песок; река была мелкая, и летом через нее ездили вброд на тряских,
пахнущих дегтем, телегах мужики из соседней деревни. Кузница Меркулова
помещалась в землянке, и на землянку похожа была и хата, у которой кривые
окна с радужными от старости стеклами дошли до самой земли. Около землянки
стояли черные, закопченные столбы для ковки лошадей; и они были старые,
бессильно погнувшиеся, а их глубокие продольные трещины походили на
глубокие старческие морщины, проведенные долгой и суровой жизнью. Один
столб уже два года качался. Меркулов, проходя мимо него пьяный, сурово
грозил ему пальцем, но больше ничего не делал, чтобы укрепить его.
Пять месяцев в году Стрелецкая слобода лежала под снегом, и вся жизнь
тогда уходила в черные маленькие хаты и судорожно билась там, придушенная
грязью, темнотой и бедностью. Сверху все было девственно бело, глухо и
безжизненно, а под низкими потолками хат с утра плакали дети, отравленные
гнилым воздухом, ругались взрослые и колотились друг о друга, бессильные
выбиться из тисков жизни. И всем было больно. Так же нехорошо и темно было
в занесенной хате Меркулова, и все в ней было кривое, черное, грязное той
безнадежной грязью, которая въелась в дерево и вещи и стала частью их. Один
угол покосился, и окно в нем стояло как-то нелепо, боком, а потолок был
черный от копоти, и вместо всяких украшений на стене были наклеены цветные
этикеты от бутылок: "Наливка киевская вишневая". Работы зимой было мало, и
тяжелым сном проходила одинокая жизнь Меркулова среди кривых стен под
черным низким потолком. Он спал, сколько мог, а когда сна не было, лежал и
с суровым недоумением и вопросом вглядывался в свою жизнь. Бледными тенями
проходило прошлое, и было оно простое и странное до ужаса, и не верилось
тому, что в нем заключена вся жизнь его, а другой жизни нет и никогда не
будет. Была жена и умерла от холеры, и лица ее не может вспомнить Меркулов,
как будто никогда не существовала она в действительности, а только
приснилась. Были и дети: один сын долго хворал, измучил всех и умер, другой
пошел в солдаты и пропал без вести. Осталась одна дочь, Марья; она была
Стр.1