Леонид Андреев. Петька на даче
---------------------------------------------------------------OCR:
Максим Бычков
---------------------------------------------------------------Осип
Абрамович, парикмахер, поправил на груди посетителя грязную
простынку, заткнул ее пальцами за ворот и крикнул отрывисто и резко:
- Мальчик, воды!
Посетитель, рассматривавший в зеркало свою физиономию с тою обостренною
внимательностью и интересом, какие являются только в парикмахерской,
замечал, что у него на подбородке прибавился еще один угорь, и с
неудовольствием отводил глаза, попадавшие прямо на худую, маленькую ручонку,
которая откуда-то со стороны протягивалась к подзеркальнику и ставила
жестянку с горячей водой. Когда он поднимал глаза выше, то видел отражение
парикмахера, странное и как. будто косое, и подмечал быстрый и грозный
взгляд, который тот бросал вниз на чью-то голову, и безмолвное движение его
губ от неслышного, но выразительного шепота. Если его брил не сам хозяин
Осип Абрамович, а кто-нибудь из подмастерьев, Прокопий или Михаила, то шепот
становился громким и принимал форму неопределенной угрозы:
- Вот, погоди!
Это значило, что мальчик недостаточно быстро подал воду и его ждет
наказание. "Так их и следует", - думал посетитель, кривя голову набок и
созерцая у самого своего носа большую потную руку, у которой три пальца были
оттопырены, а два другие, липкие и пахучие, нежно прикасались к щеке и
подбородку, пока туповатая бритва с неприятным скрипом снимала мыльную пену
и жесткую щетину бороды.
В этой парикмахерской, пропитанной скучным запахом дешевых духов,
полной надоедливых мух и грязи, посетитель был нетребовательный: швейцары,
приказчики, иногда мелкие служащие или рабочие, часто аляповато-красивые, но
подозрительные молодцы, с румяными щеками, тоненькими усиками и наглыми
маслянистыми глазками. Невдалеке находился квартал, заполненный домами
дешевого разврата. Они господствовали над этою местностью и придавали ей
особый характер чего-то грязного, беспорядочного и тревожного.
Мальчик, на которого чаще всего кричали, назывался Петькой и был самым
маленьким из всех служащих в заведении. Другой мальчик, Николка, насчитывал
от роду тремя годами больше и скоро должен был перейти в подмастерья. Уже и
теперь, когда в парикмахерскую заглядывал посетитель попроще, а подмастерья,
в отсутствие хозяина, ленились работать, они посылали Николку стричь и
смеялись, что ему приходится подниматься на цыпочки, чтобы видеть волосатый
затылок дюжего дворника. Иногда посетитель обижался за испорченные волосы и
поднимал крик, тогда подмастерья кричали на Николку, но не всерьез, а только
для удовольствия окорначенного простака. Но такие случаи бывали редко, и
Николка важничал и держался, как большой: курил папиросы, сплевывал через
зубы, ругался скверными словами и даже хвастался Петьке, что пил водку, но,
вероятно, врал. Вместе с подмастерьями он бегал на соседнюю улицу посмотреть
крупную драку, и, когда возвращался оттуда, счастливый и смеющийся, Осип
Абрамович давал ему две пощечины: по одной на каждую щеку.
Петьке было десять лет; он не курил, не пил водки и не ругался, хотя
знал очень много скверных слов, и во всех этих отношениях завидовал
товарищу. Когда не было посетителей и Прокопий, проводивший где-то бессонные
ночи и днем спотыкавшийся от желания спать, приваливался в темном углу за
перегородкой, а Михаила читал "Московский листок" и среди описания краж и
грабежей искал знакомого имени кого-нибудь из обычных посетителей, - Петька
и Николка беседовали. Последний всегда становился добрее, оставаясь вдвоем,
и объяснял "мальчику", что значит стричь под польку, бобриком или с
пробором.
Иногда они садились на окно, рядом с восковым бюстом женщины, у которой
были розовые щеки, стеклянные удивленные глаза и редкие прямые ресницы, - и
смотрели на бульвар, где жизнь начиналась с раннего утра. Деревья бульвара,
серые от пыли, неподвижно млели под горячим, безжалостным солнцем и давали
такую же серую, не охлаждающую тень. На
всех скамейках сидели мужчины и
женщины, грязно и странно одетые, без платков и шапок, как будто они тут и
жили и у них не было другого дома. Были лица равнодушные, злые или
распущенные, но на всех на них лежала печать крайнего утомления и
Стр.1