ТРИ ДНЯ
-------------------------------------------------------------------------Источник:
Евгений Замятин. Избранное, М: Правда, 1989.
OCR В. Есаулов, март 2005 г.
-------------------------------------------------------------------------Солнце,
песок, черномазые арабы, песок, верблюды, пальмы, песок,
кактусы. Где-нибудь в другом месте не арабы, а турки, и опять - солнце,
верблюды, песок. Повсюду одинаково звонко, ослепительно-ярко. И вечный
шелковый шум волн при переезде из порта в порт,- этим шелком закутаны
глаза, уши. Под конем совсем падаешь под тяжестью впечатлений, сквозь щель
все уже еле видно, еле слышно. Всякие разговоры начинаются с одного: "А
вот, когда мы придем в Одессу..."
И наконец - пришли. Солнце садится, значит - опоздали: таможенный
досмотр будет только завтра, а до тех пор на берег нельзя.
Полюбуйтесь-ка вот,
издали.
Близок локоток,
а не укусишь,подхихикивает
старший механик. Борол." у него седая, длинная, как у
Моисея-пророка; медленно ее поглаживает.
Шум улиц легко бежит к нам по воде. Золотеет над городом облако пыли.
Вспыхнули красным верхушки наших мачт, стекла в иллюминаторах. Погасли.
Темнеет.
Два белых военных судна - резкие, вырезанные и синем полотне сумерек.
- А эти военные - зачем здесь?
- Захотелось господам офицерам одесских девочек посмотреть, ну, вот и
пришли...- Это опять механик: он все знает, все и всегда. Берет бинокль,
смотрит: - Броненосец и миноноска, севастопольские, - говорит он.
Мы спускаемся спать в каюты. Ночь наивная, тихая, обыкновенная, еще не
подозревающая, что в ее темную глубину уже брошена искра, что она вот-вот
заполыхает...
-------------Утром
- чуть свет поднялась беготня на палубе, гвалт: таможенные
пришли. С какими-то крючьями, как черти в аду, копаются. Обыкновенный,
пыльный, нотный плетется день. За обедом все торопятся: поскорей бы кончить
- ив город. На берегу успел побывать только седобородый механик: везде у
него приятельства и знакомства, он исхитрился выбраться с утра, еще до
таможенных. Теперь сидел и рассказывал всякие новости, были и небылицы.
- Хе... Торчите вы тут и ничего не знаете! А там дела, там дела!
Какие? А такие, что на броненосце на этом всех офицеров повыкидали за борт.
Лейтенантик матроса у них ухлопал, ну и пошло писать... Думаете - вру? Да
подите вы к черту!
За столом улыбались: знали, любит старик удивить. Ну, пускай, пускай
потешится...
После обеда поймал меня Григорий Васильич, машинист, затащил к себе в
каюту, прикрыл дверь. На правой руке не было у него двух пальцев, всегда
прятал руку, а сейчас забыл все: говорил, размахивал рукою, мелькали перед
глазами култышки.
- Слушьте: о н на Номом молу лежит. Факт. И народу туда идет - тьма
тьмущая. Такое начинается, что я и не знаю... Слушьте, пойдемте, а?
Григорий Васильич
- человек положительный. Значит, и правда -
что-нибудь... Весело-тревожно начинает биться сердце.
Мы быстро идем по берегу по-над морем. Солнце на небе ярко празднует,
ветер стих, на море взглянул, нельзя - ослепнешь.
Переходим какие-то пути, спотыкаемся, свертываем по серой улице
пакгаузов - и вдруг попадаем неожиданно в поток людей, спускающихся сверху
из города в порт. Что-то похожее на крестный ход: так много, такие разные.
Панамы, босоногие ребятишки, солдаты, перчатки, шелковые зонтики, опорки,
воротнички...
Идем. Чей-то голос сзади - неуклюжий и медлительный:
- Воны, чорноморьци, давишь говорыли, что к нам прыйдуть. Вот и
прыйшли.
Я обернулся: рябой солдатик поучал своего товарища.
- А офыцеров воны и не побили вовсе, тильки заперли. Я ж знаю. Я...
И нету: пропал в толпе. Мимо - уж новые: студент и девица. Девица
прижималась к студенту и, должно быть, вздрагивала.
- "Потемкин", - говорил студент, - самый новый броненосец. Понимаешь,
Стр.1