М. Н. Загоскин
Три жениха
(Провинциальные очерки)
Русские повести XIX века 20--30-х годов. Том второй
М.,--Л., ГИХЛ, 1950
Подготовка текста, вступительная статья и примечания профессора Б. С. Мейлаха
OCR Бычков М. Н.
I
Тому назад -- так точно! -- не более двух или трех лет... Но прежде, чем я расскажу вам эту
историю, мне хочется спросить вас, живали ли вы когда-нибудь в провинции? Не в деревне, не в
маленьком уездном городке, но в губернском городе, -- среди людей, которые говорят с гордостью, и
почти всегда на французском языке, о своем большом свете, о своем хорошем и дурном тоне, даже о
разных кругах, на которые разделяется их общество. Если вы никогда не живали в этих, подчас довольно
забавных, образчиках нашей матушки Москвы белокаменной и желаете знать хоть поверхностным
образом, что такое провинциальный город -- не двадцать лет тому назад, но теперь, в наше время, -- так
слушайте.
Далеко отсюда в низовом губернском городе в Дворянской улице, -- почти в каждом губернском
городе есть улица, которую зовут "Дворянскою", -- возвышается крытый железом двухэтажный
кирпичный дом, на самом том месте, где года два тому назад врастали в землю деревянные хоромы,
выстроенные, как говорят старики, еще до Пугачева. Они тянулись в длину сажен шестнадцать, не считая
двух подъездов с холодными, сенями и небольшой пристройки, в которой помещалась русская баня с
двумя предбанниками. Этот дом занимал всю глубину обширного двора, который с двух сторон был
застроен развалившимися службами, а с третьей отделялся от улицы почерневшим от времени
решетчатым забором. Сзади к самому дому примыкал большой плодовый сад, поросший высокой травой
и почти непроходимый от бесчисленного множества кустов колючего крыжовника, барбариса и
смородины. Разумеется, эти хоромы не были ни окрашены, ни обшиты тесом, и на дощатой их кровле
росла преспокойно мурава шелковая и пробивались кой-где украдкою цветы лазоревые.
Однажды вечером в начале мая месяца, который, несмотря на восторги наших поэтов, почти
всегда хуже апреля, погода стояла самая осенняя, дождь лил как из ведра, и хотя еще не было восьми
часов, однако на дворе сделалось так сумрачно, что в одном из окон развалин, описанных мною,
замелькал огонек. Он светился в диванной, в которой хозяйка, пожилая вдова, статская советница Анна
Степановна Слукина, сидела за ломберным столом и раскладывала гранпасьянс; насупротив ее,
расположась покойно в широких креслах и понюхивая табак из огромной серебряной табакерки, сидел
человек лет шестидесяти в коричневом долгополом кафтане, с бронзового медалью в петлице и в черных
плисовых сапогах. К ним спиною подле растворенного окна стояла миловидная девушка лет семнадцати в
простом белом платье. Широкий пояс с стальной пряжкою обхватывал гибкий стан ее; светло русые
волосы, завитые и убранные a l'enfant {По-детски (ред.).}, рассыпались густыми кудрями по ее плечам,
полным и белым, как пушистый снег в первозимье. Попытаюсь, удастся ли мне описать вам наружность
хозяйки. Не совсем еще увядшее лицо выказывало не более сорока пяти лет. Большие черные глаза,
довольно правильные черты, прекрасный цвет лица -- все это заставило бы подумать каждого, что она
была некогда очень хороша собою: но вот беда -- эти большие черные глаза походили на красивые фонари
без свеч, а румяное ничего не выражающее лицо ее было
просто бело и красно -И
точно херувим на вербе восковой!
Впрочем, я ошибся, сказав, что лицо ее ничего не выражало: нет, в нем заметно было
беспрестанное усилие казаться "горькой, беззащитной вдовою", какое-то подленькое притворное
Стр.1