З. А. Волконская
Сказание об Ольге
Дача на Петергофской дороге: Проза русских писательниц первой половины XIX века / Сост., и
примеч. В. В. Ученова.--М.: Современник, 1986.
OCR Бычков М. Н.
Песнь вторая
Месяц освещал низкую хижину варяга-перевозчика и зыбкие волны озера.-- Наступила пора
долгих ночей; давно отлетели в теплые края перелетные птицы, давно вороны и галки слетались стадами
из лесов под кровли сельских хижин; снег, окрепший от мороза, хрустел под стопами конских копыт, а
легкие сани, едва чертя след, летали.
Кончены работы; вот пора гаданья, игрищ и свадеб! Каждый день веселая толпа собиралась в
просторнейшей хижине села. Там, на посиделках, молодцы затевали игры, молодицы пряли, пели, славили
Вайзгантоса1 бога дев, и Ладу2, богиню свадеб. Старухи садились у очага; одни гадали, глядя на
зажженную березовую лучину; другие, в кругу мужчин и женщин, у которых лица показывают внимание
и веру, толковали сны, рассказывали про добрые и злые встречи, про оборотней и про юных рыбаков,
пропавших в озеро и унесенных на дно водяным дедом. Девицы и парни, любовь на уме, собирали в
деревянное блюдо ожерелья и кольца, вынимали под песни, и песни гласили им то свадьбу, то дальний
путь, то богатство, то скорую смерть. Не раз и Ольга, задумавшись, опускала в то блюдо, со вздохом
тяжелым, свое запястье или привеску с ожерелья, и не раз песня сулила ей жениха молодого и знатного.
Тогда она шла поспешно домой, в свою бедную хижину, и там все дышало для нее надеждою и мечтами.
Но проходило время, а не было слуху ни об Игоре, ни об Олеге. Старик не замечал грусти дочери.
Она по-прежнему в точности исправляла все дела свои, говорила мало и скрывала тоску от его взоров. Но
ее краски бежали с ланит, и слабый ее голос уже не пробуждал отголосков озера. Если, в угодность отцу,
она затягивала иногда песнь об отъезде, то частое биение сердца захватывало ей дух, и звуки замирали на
устах ее. Так водопад, тяжелый, кипучий, шумно валит на камень, заглушая песни рыбака на берегу
соседнем.
----Снег
блестит от солнца. Воздух ледян, воды недвижны, и казалось бы, что смерть все окутала в
свой широкий белый саван, если б карканье ворон и крик галок не свидетельствовали еще о какой-то
жизни.
Но кто ж возмутил безмолвие леса? Отчего вдруг посыпался снег с этих ветвей согбенных? Отчего
заяц бросился в глубокий ров? -- В сию глушь проникла юная дева. С трудом идет она по глыбам снега,
где тонет ее нога, пробирается между густых ветвей, которых еще не разнимала рука человеческая.
Красноватый свет показался глазам ее. "Благословен Перун и Один!"3 -- сказала она, испустив долгий
вздох, дотоле сжатый в груди сомнением и страхом; ускорила шаг, легко перескочила через забор,
сложенный из набросанных корней сосновых, и очутилась перед старцем, сидевшим у большого огня.
Борода его висела ледяными клочьями, и глаза, блестящие, как у волка в темном лесу, уставились на деву.
-- Чего ты хочешь? Зачем пришла? -- спросил он.
-- За советом, дедушка, -- отвечала она и вынула из-под пестрого передника кусок холста, ей
самою тканного.
-- Криве могучий!4 да виданное ли дело, чтобы девки одни-одинехоньки заходили в эту страшную
пустошь? Кто ты такая?
-- Варяжка, дедушка. Зовут меня Ольгой, а прозвал так молодой князь-богатырь прошлого года на
прощанье. Он обещал мне взять меня за себя, и я давно, давно жду его, но его нет как нет. За ним, знаешь,
ездит много коней и прислуги. Теперь я пришла к тебе, добрый дедушка... у нас ведь молва слывет, будто
Стр.1