А. Н. Веселовский
Психологический параллелизм и его формы в отражениях поэтического стиля
А. Н. Веселовский. Историческая поэтика.
М., "Высшая школа", 1989
I
Человек усваивает образы внешнего мира в формах своего самосознания; тем более человек
первобытный, не выработавший еще привычки отвлеченного, необразного мышления1, хотя и последнее
не обходится без известной сопровождающей его образности. Мы невольно переносим на природу наше
самоощущение жизни, выражающееся в движении, в проявлении силы, направляемой волей; в тех
явлениях или объектах, в которых замечалось движение, подозревались когда-то признаки энергии, воли,
жизни. Это миросозерцание мы называем анимистическим2; в приложении к поэтическому стилю, и не к
нему одному, вернее будет говорить о параллелизме. Дело идет не об отождествлении человеческой
жизни с природною и не о сравнении, предполагающем сознание раздельности сравниваемых предметов, а
о сопоставлении по признаку действия, движения3: дерево хилится, девушка кланяется, -- так в
малорусской песне. Представление движения, действия лежит в основе односторонних определений
нашего слова: одни и те же корни отвечают идее напряженного движения, проникания стрелы, звука и
света; понятия борьбы, терзания, уничтожения выразились в таких словах, как mors <лат. -- смерть,
убийство>, mare <лат. -- море>, μάρναμαι <гр. -- сражаюсь>, нем. mahlen <молоть>.
Итак, параллелизм покоится на сопоставлении субъекта и объекта по категории движения,
действия как признака волевой жизнедеятельности4. Объектами, естественно, являлись животные; они
всего более напоминали человека: здесь далекие психологические основы животного аполога5; но и
растения указывали на такое же сходство: и они рождались и отцветали, зеленели и клонились от силы
ветра. Солнце, казалось, также двигалось, восходило, садилось; ветер гнал тучи, молния мчалась, огонь
охватывал, пожирал сучья и т. п. Неорганический недвижущийся мир невольно втягивался в эту вереницу
параллелизмов: он также жил.
Дальнейший шаг в развитии состоял из ряда перенесений, пристроившихся к основному признаку
-- движения. Солнце движется и глядит на землю: у индусов солнце, луна -- глаз; <Софокл, "Антигона",>
860: ιερον ομμα <священное око>; земля прорастает травою, лесом -- волосом: у Гомера говорится о κόμη
<волосах> деревьев <...>; когда гонимый ветром Агни (огонь) ширится по лесу, он скашивает волосы
земли; земля -- невеста Одина, пел скальд6 Hallfre?f <Халльфред> (<"Драма о Хаконе Ярле">7>, до 968
г.), лес -- ее волосы, она -- молодая, широколицая, лесом обросшая дочь Онара <...>.
В основе таких определений, отразивших наивное, синкретическое представление природы,
закрепощенных языком и верованием, лежит перенесение признака, свойственного одному члену
параллели, в другой. Это -- метафоры языка; наш словарь ими изобилует, но мы орудуем многими из них
уже бессознательно, не ощущая их когда-то свежей образности; когда "солнце садится", мы не
представляем себе раздельно самого акта, несомненно живого в фантазии древнего человека8; нам нужно
подновить его, чтобы ощутить рельефно. Язык поэзии достигает этого определениями либо частичною
характеристикой общего акта, так и здесь в применении к человеку и его психике. "Солнце движется,
катится вдоль горы" -- не вызывает у нас образа; иначе в сербской песне у Караджича (I, 742):
Што се сунце по край горе краде?
<...>
Следующие картинки природы принадлежат к обычным, когда-то образным, но производящим на
нас впечатление абстрактных формул: пейзаж стелется в равнинах, порой внезапно поднимаясь в кручу;
радуга перекинулась через поляну; молния мчится, горный хребет тянется вдали; деревушка разлеглась в
долине; холмы стремятся к небу. Стлаться, мчаться, стремиться -- все это образно, в смысле применения
Стр.1