Лев Николаевич Толстой. Холстомер
[Сюжет
этот
был задуман
История лошади.
Посвящается памяти М. А. Стаховича
Стаховичем, автором "Ночного" и
М. А.
"Наездники", и передан автору А. А. Стаховичем. (Прим. Л. Н. Толстого.)]
ГЛАВА I
Все выше и
становилось
выше
звучнее - лес, люди
поднималось небо, шире
матовое серебро
начинали подниматься, и на
чаще слышалось фырканье, возня по соломе
расплывалась
заря, белее
росы, безжизненнее становился серп месяца,
барском конном дворе чаще и
и даже сердитое визгливое ржанье
столпившихся и повздоривших за что-то лошадей.
- Но-о! успеешь! проголодались! - сказал старый табунщик, отворяя
скрипящие ворота. - Куда? - крикнул
он, замахиваясь на кобылку, которая
сунулась было в ворота.
Табунщик Нестер был одет в казакин, подпоясанный ремнем с набором, кнут
у него был захлестнут через плечо, и хлеб в полотенце был за поясом. В руках
он нес седло и уздечку.
Лошади
нисколько не испугались
и не
оскорбились
гривастая кобыла
табунщика, они сделали вид, что им все равно, и неторопливо отошли от ворот,
только одна старая караковая
повернулась
приложила ухо
двора.
Из
насмешливым топом
и быстро
задом. При этом случае молодая кобылка, стоявшая сзади и до
которой это вовсе не касалось, взвизгнула и поддала задом первой попавшейся
лошади.
- Ho-o! - еще громче и грознее закричал
всех нетерпения показывал пегий
и, прищурив
находил
всех лошадей, находившихся на варке (их было около сотни), меньше
мерин, стоявший одиноко в углу под навесом
соху
глаза, лизавший дубовую
в этом пегий мерин, но выражение его было
сарая. Неизвестно, какой вкус
серьезно и
и кладя на навоз подле него седло и залоснившийся потник.
Пегий мерин перестал лизать и, не шевелясь, долго смотрел на
тяжело, тяжело вздохнул и
отвернулся. Табунщик обнял его
задумчиво,
когда он это делал.
- Балуй! - опять тем же тоном обратился к нему табунщик, подходя к нему
Нестера.
Он не засмеялся, не рассердился, не нахмурился, а понес только всем животом
и
положил
шею и надел
уздечку.
- Что вздыхаешь? - сказал Нестер.
Мерин взмахнул хвостом, как будто говоря: "Так, ничего, Нестер". Нестер
на него потник и седло, причем мерин приложил уши, выражая, должно
выбранили за это дрянью и стали
в рот и
на
быть, свое неудовольствие, но его только
стягивать подпруги. При этом мерин
надулся, но ему всунули палец
ударили коленом в живот, так что он должен был выпустить дух. Несмотря
то, когда зубом подтягивали
Хотя он
знал, что это не поможет, он все-таки считал
соображениям, потому что пора ему
посадкой
за
ему это неприятно и всегда будет показывать это. Когда он
отставил оплывшую правую ногу и стал жевать
особенным
из-под колена
табунщичьей
удила, тоже
было знать, что
поводья. Мерин поднял
трок, он еще раз приложил уши и даже оглянулся.
нужным выразить, что
был оседлан, он
по
каким-то
в удилах не
может быть никакого вкуса.
Нестер по короткому стремени влез на мерина, размотал кнут, выпростал
казакин, уселся на седле особенной, кучерской, охотничьей,
и дернул
голову, изъявляя
готовность идти, куда прикажут, но не тронулся с места. Он знал, что, прежде
чем
ехать, многое еще
табунщику Ваське и лошадям. Действительно, Нестер стал кричать: "Васька! а
Васька! Маток выпустил, что
ты, лешой! Но! Аль спишь. Отворяй,
пущай наперед матки пройдут" - и т. д.
Ворота заскрипели, Васька, сердитый и заспанный, держа лошадь в поводу,
стоял у вереи и пропускал лошадей. Лошади одна за одной, осторожно ступая по
соломе и обнюхивая ее, стали проходить: молодые кобылки, стригуны, сосунчики
и тяжелые матки, осторожно, по одной, и воротах пронося свои утробы. Молодые
кобылки
спины, и торопились ногами в воротах, за
набок
теснились иногда по двое, по трое, кладя друг другу головы через
что всякий раз
будут кричать, сидя на нем, приказывать другому
ль? Куда
табунщик и направился в угол
получали бранные
слова от табунщиков. Сосунчики бросались к ногам иногда чужих маток и звонко
ржали, отзываясь на короткое гоготанье маток.
Молодая кобылка-шалунья, как только выбралась за ворота, загнула вниз и
голову, взнесла задом и взвизгнула; но все-таки не посмела забежать
старой, осыпанной гречкой
вперед серой
шагом, с боку
грустно
унавоженная
Жулдыбы, которая тихим, тяжелым
всех лошадей.
За несколько минут
торчали столбы
на бок переваливая брюхо, степенно шла, как всегда, впереди
столь оживленный
полный варок
солома. Как
под пустыми
ни
привычна была эта
печально
навесами, и виднелась одна измятая,
картина опустения
мерину, она, должно быть, грустно подействовала на него. Он медленно, как бы
опустел;
пегому
Стр.1