Лев Толстой.
ОТРОЧЕСТВО
-------------------------------------------------------------Изд:
Москва, издательство "Правда", 1987 г.
OCR: Michael Seregin
--------------------------------------------------------------Глава
I. ПОЕЗДКА НА ДОЛГИХ
Снова поданы два экипажа к крыльцу петровского дома: один -
карета, в которую садятся Мими, Катенька, Любочка, горничная и
сам приказчик Яков, на козлах; другой - бричка, в которой едем
мы с Володей и недавно взятый с оброка лакей Василий.
Папа, который несколько дней после нас должен тоже приехать
в Москву, без шапки стоит на крыльце и крестит окно кареты и
бричку.
"Ну, Христос с вами! трогай!" Яков и кучера (мы едем на
своих) снимают шапки и крестятся. "Но, но! с богом!" Кузов
кареты и брички начинают подпрыгивать по неровной дороге, и
березы большой аллеи одна за другой бегут мимо нас. Мне
нисколько не грустно: умственный взор мой обращен не на то,
что я оставляю, а на то, что ожидает меня. По мере удаления от
предметов, связанных с тяжелыми воспоминаниями, наполнявшими
до сей поры мое воображение, воспоминания эти теряют свою силу
и быстро заменяются отрадным чувством сознания жизни, полной
силы, свежести и надежды.
Редко провел я несколько дней - не скажу весело: мне еще
как-то совестно было предаваться веселью, - но так приятно,
хорошо, как четыре дня нашего путешествия. У меня перед
глазами не было ни затворенной двери комнаты матушки, мимо
которой я не мог проходить без содрогания, ни закрытого рояля,
к которому не только не подходили, но на который и смотрели с
какою-то боязнью, ни траурных одежд (на всех нас были простые
дорожные платья), ни всех тех вещей, которые, живо напоминая
мне невозвратимую потерю, заставляли меня остерегаться каждого
проявления жизни из страха оскорбить как-нибудь ее память.
Здесь,
напротив,
беспрестанно новые живописные места и
предметы останавливают и развлекают мое внимание, а весенняя
природа вселяет в душу отрадные чувства - довольства настоящим
и светлой надежды на будущее.
Рано, рано утром безжалостный и, как всегда бывают люди в
новой должности, слишком усердный Василий сдергивает одеяло и
уверяет, что пора ехать и все уже готово. Как ни жмешься, ни
хитришь, ни сердишься, чтобы хоть еще на четверть часа
продлить сладкий утренний сон, по решительному лицу Василья
видишь, что он неумолим и готов еще
двадцать раз сдернуть
одеяло, вскакиваешь и бежишь на двор умываться.
В сенях уже кипит самовар, который, раскрасневшись как рак,
раздувает Митька-форейтор; на дворе сыро и туманно, как будто
пар подымается от пахучего навоза; солнышко веселым, ярким
светом освещает восточную часть неба, и соломенные крыши
просторных навесов, окружающих двор, глянцевиты от росы,
покрывающей их. Под ними виднеются наши лошади, привязанные
около кормяг, и слышно их мерное жевание. Какая-нибудь
мохнатая Жучка, прикорнувшая перед зарей на сухой куче навоза,
лениво потягивается и, помахивая хвостом, мелкой рысцой
отправляется в другую сторону двора. Хлопотунья хозяйка
отворяет скрипящие ворота, выгоняет задумчивых коров на улицу,
по которой уже слышны топот, мычание и блеяние стада, и
перекидывается словечком с сонной
соседкой. Филипп, с
засученными рукавами рубашки, вытягивает колесом бадью из
глубокого колодца, плеская светлую воду, выливает ее в дубовую
Стр.1