I
Верстах в семи или восьми от нас была деревня Чибисовка, принадлежавшая господам
Чибисовым, -- всего дворов двадцать -- тридцать. <...> И от нас, да и вообще, Чибисовка была как-то в
стороне. <...> В карете сидят матушка, гувернантка, а между ними -- сестра
Соня. <...> Против них сидят нянька Устинья и Евпраша горничная, а между ними я сижу. <...> На козлах сидит
кучер Михей и рядом с ним наш выездной лакей Никандр. <...> Матушка ужасно боится быков, как бы они не вскочили
и не кинулись на нас, и потому, если гурт улегся близко от дороги или совсем лежит на ней, Михей едет
шагом. <...> -- Рога-то какие... ах, страсть! -- говорит матушка и даже зажмуривается со страху или
отворачивается в другую сторону. <...> И все это место, долго -- иной гурт растянется чуть не на версту -- мы едем шагом. <...> -- Почем же я знаю -- ты спроси их, -- говорит матушка. <...> Ах, тогда Яков Дмитриевич рассказывал -и страх только,-- обращается она к гувернантке: -- услыхали они колокольчик, ночью это было, ночь
лунная, они все повскакали и бегут. <...> Он едет, а они -- целый гурт -- по бокам бегут. <...> Да как же, помилуйте, ночью -и за вами целый гурт бежит... <...> -- Ах! -- вздрагивает гувернантка, пожимается и глубже прячется в угол кареты. <...> -- Они ведь, сударыня, так никогда не трогают, -- это уж я не знаю, что на Якова Дмитриевича
они бросились, -- начинает нянька. <...> Перед
домом-избой -- несколько колодцев с высокими журавцами; за домом -- обширные дворы для быков, с
навесами, с тесовыми воротами. <...> -- Да ведь они там скотину бьют; кожи, внутренности, кровь... все это... -- объясняет нам ктонибудь -- матушка или нянька. <...> У колодцев, что стоят перед домом, Михей останавливает карету. <...> Мы смотрим, как они опускают в них привязанные к журавцам огромные бадьи, окованные
железом, и как эти бадьи с грохотом летят туда, в глубину. <...> Бадья
наполнилась водой -- ее тащат, журавец подымается; толстый конец его, к которому привязаны, чтоб
сделать его еще тяжелее, целые пни, ломаные колеса, -- коснулся, наконец, земли; показалась и бадья. <...> Нам видно все это в окно кареты <...>
Марфинькино_счастье.pdf
С. Н. Терпигорьев
Марфинькино счастье
(Повесть)
(Посвящается Д. В. Григоровичу)
Русские повести XIX века 70-90-х годов. Том первый
М., ГИХЛ, 1957
OCR Бычков М. Н.
I
Верстах в семи или восьми от нас была деревня Чибисовка, принадлежавшая господам
Чибисовым, -- всего дворов двадцать -- тридцать. И от нас, да и вообще, Чибисовка была как-то в
стороне. Чтобы попасть туда, надо было ехать нарочно, и только туда, потому что в эту сторону и за
Чибисовку на далеко не было никого помещиков: тянулись какие-то казенные земли, земли
государственных крестьян и огромная, тысяч в тридцать десятин, Гагаринская степь, которую держали в
аренде купцы братья Буданцевы. Там, подстепи, были у них хутора со скворешнями на высоких-высоких
шестах, ходили гурты быков и громадные, мохнатые, собаки, гремевшие цепями и лаявшие на
проезжающих каким-то особенным, хриплым голосом. Все это я помню еще маленьким, когда нам
приходилось куда-то проезжать по этой степи, мимо хуторов, быков и этих огромных, мохнатых собак,
кидавшихся на нас и гремевших цепями.
Жара. Полдень. Мы едем в карете шестериком, с форейтором, по этой необозримой, ровной
степи. Там и сям виднеются гурты быков. Стоят отпряженные повозки с пучками ковыля у козел -эмблема
степи; возле спутанные лошади щиплют траву. Тут же прасолы развели огонь и в котелке варят
кашу. По ветру тянет -- пахнет дымком... В карете сидят матушка, гувернантка, а между ними -- сестра
Соня. Против них сидят нянька Устинья и Евпраша горничная, а между ними я сижу. На козлах сидит
кучер Михей и рядом с ним наш выездной лакей Никандр. Впереди скачет форейтор Андрюшка, одетый
кучеренком, человек лет тридцати пяти, но по причине своего малого роста кажущийся совсем еще
мальчиком, -- первый форейтор в околотке. Мы видим только спины Михея и Никандра, Андрюшку мы
не видим -- его мы можем видеть только на поворотах, когда он заскакивает со своими лошадьми
направо или налево, куда поворачивает дорога... Матушка ужасно боится быков, как бы они не вскочили
и не кинулись на нас, и потому, если гурт улегся близко от дороги или совсем лежит на ней, Михей едет
шагом. По матушке и мы трусим, с боязнью смотрим на огромных сизо-дымчатых быков с разлатыми,
громадными рогами, спокойно лежащих и жующих.
-- Рога-то какие... ах, страсть! -- говорит матушка и даже зажмуривается со страху или
отворачивается в другую сторону. Но и там, по другую сторону дороги, лежат такие же огромные сизые
быки, с такими же страшными рогами.
-- Да ведь они лежат смирно, -- говорю я, желая показать, что я их не боюсь, а у самого душа
уходит в пятки.
-- Да, лежат... А когда вскочат, тогда ты куда денешься? Увидят что-нибудь красное, им
покажется, что это кровь, и кинутся...
И все это место, долго -- иной гурт растянется чуть не на версту -- мы едем шагом.
-- А отчего же они кинутся, если ехать рысью? -- опять начинаю я.
-- Почем же я знаю -- ты спроси их, -- говорит матушка. -- Раз на "дядю Яшу" кинулись же, когда
он ехал мимо гурта с колокольчиком.
-- С колокольчиком, а ведь мы без...
-- И без колокольчика -- все равно -- могут кинуться... Ах, тогда Яков Дмитриевич рассказывал -и
страх только,-- обращается она к гувернантке: -- услыхали они колокольчик, ночью это было, ночь
лунная, они все повскакали и бегут. Он едет, а они -- целый гурт -- по бокам бегут. Да так версты три за
Стр.1