I
"Чайка", красавец военный трехмачтовый клипер, слегка накренившись, несся под всеми
парусами с попутным ровным зюйд-вестом, направляясь из Гонолулу, на Сандвичевых островах, к
берегам Калифорнии, в Сан-Франциско. <...> В этом рокоте не звучал угрозой морякам и не натягивал их постоянно
напряженные нервы. <...> Могучие волны прозрачной синевы с седыми, ослепительной белизны, верхушками
одна за другою с тихим гулом разбивались о клипер, обдавая его алмазною водяною пылью, и
покачивали его с бока на бок с ласковою осторожностью доброй няньки. <...> У
многих вырывались невольные вздохи, те вздохи безотчетной грусти, которая охватывает людей,
чувствующих красоту и таинственную неразгаданность природы. <...> Один молодой матросик, маленький, худенький и пригожий, с большими глазами, пугливыми,
как у дикого зверька, тоскливо смотрел, как закатывается солнце, и вдруг перекрестился и шепнул:
-- О, господи! <...> Никто не обратил внимания на это скорбное восклицание молодого матросика. <...> Повел и, сразу понявши причину грустного настроения первогодка-матросика, -- проговорил
своим грубоватым, сиплым от пьянства голосом, в котором, однако, несмотря на грубость, пробивалась
участливая нотка:
-- И дурак же ты, Егорка. <...> Егорка пугливо взглянул на старого матроса, который раньше никогда не удостоивал его
разговором. <...> Такой уже дьявол был у нас на корабле старший офицер... ну и капитан тоже...
лют был на порку. <...> То-то
оно и есть, что ты еще вовсе глуп, Егорка! <...> II
На мостике стоял, одетый во все белое, в сбитой слегка на затылок фуражке, из-под которой
виднелись светло-русые кудрявые волосы, лейтенант Весеньев. <...> Он отрывался от заката, чтобы взглянуть на паруса, на компас, на вымпел, и снова устремлял
свои глаза на запад, туда, где должны через день показаться красноватые берега Калифорнии, которая
казалась теперь молодому лейтенанту самым милым, самым желанным уголком божьего мира. <...> И, любуясь закатом, любуясь океаном и небом, любуясь бледным диском луны, едва <...>
Миссис_Джильда.pdf
Константин Михайлович Станюкович
Миссис Джильда
----------------------------------------------------------------------------------------Станюкович
К.М. Собр.соч. в 10 томах. Том 9. --М.: Правда, 1977.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 28 марта 2003 года
----------------------------------------------------------------------------------------{1}
-- Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
I
"Чайка", красавец военный трехмачтовый клипер, слегка накренившись, несся под всеми
парусами с попутным ровным зюйд-вестом, направляясь из Гонолулу, на Сандвичевых островах, к
берегам Калифорнии, в Сан-Франциско.
Был седьмой час чудного июньского вечера.
Солнце, ослепительно заалевшее, медленно, величаво и словно бы нехотя опускалось за горизонт,
заливая его блеском пурпура и золота и окрашивая часть бирюзового неба какими-то волшебно нежными
переливами всевозможных красок.
Палящий зной дня прошел. От волнистого безбрежного океана веяло прохладой. Казалось, не
надышишься этим чистым морским воздухом.
Океан тихо рокотал. В этом рокоте не звучал угрозой морякам и не натягивал их постоянно
напряженные нервы. Могучие волны прозрачной синевы с седыми, ослепительной белизны, верхушками
одна за другою с тихим гулом разбивались о клипер, обдавая его алмазною водяною пылью, и
покачивали его с бока на бок с ласковою осторожностью доброй няньки.
За кормой слегка пенилась серебристая лента и вдали исчезала, сливаясь с волнами.
Было тихо и торжественно кругом на беспредельном просторе океана, часть которого была
охвачена заревом заката. И эта торжественность природы невольно передавалась многим чутким душам
моряков.
Вахтенные матросы, стоявшие у своих снастей, не перекидывались словами. Они притихли и,
любуясь на величавый закат, невольно отрешались от обыденных мыслей, приподнято настроенные. У
многих вырывались невольные вздохи, те вздохи безотчетной грусти, которая охватывает людей,
чувствующих красоту и таинственную неразгаданность природы.
Один молодой матросик, маленький, худенький и пригожий, с большими глазами, пугливыми,
как у дикого зверька, тоскливо смотрел, как закатывается солнце, и вдруг перекрестился и шепнул:
-- О, господи!
И молодой голос его звучал грустно-грустно, словно бы он жаловался на что-то, просил о чем-то,
жалел чего-то.
А между тем вокруг так хорошо!
Никто не обратил внимания на это скорбное восклицание молодого матросика.
Только стоявший около него, у той же фок-мачты, при снастях, пожилой матрос, рябоватый и
вообще неказистый лицом, крепкий и приземистый, без среднего пальца, давно оторванного марсафалом
на жилистой, пропитанной смолой, правой руке, повел на вздохнувшего матросика бесстрастным,
казалось, взглядом человека, давно ко всему притерпевшегося.
Повел и, сразу понявши причину грустного настроения первогодка-матросика, -- проговорил
своим грубоватым, сиплым от пьянства голосом, в котором, однако, несмотря на грубость, пробивалась
участливая нотка:
-- И дурак же ты, Егорка.
Егорка пугливо взглянул на старого матроса, который раньше никогда не удостоивал его
разговором.
-- А ты не оказывай перед им страху, -- продолжал беспалый матрос, понижая конфиденциально
свой зычный бас, -- он и бросит над тобою куражиться... боцман-то... Нешто больно даве съездил? Целы
Стр.1