Орест Михайлович Сомов. Роман в двух письмах
---------------------------------------------------------------------------Изд.:
Советская Россия, 1984
OCR: Андрей Колчин
---------------------------------------------------------------------------I
Здравствуй,
любезный Александр! Весело ли проводишь ты свое время в
Петербурге? Резвый мотылек, по-прежнему ль летаешь с дачи на дачу и от
сердца к сердцу? Здоровы ли наши plantes exotiques*, как ты называл этих
милых провинциалочек, с их украинским произношением и огнедышащими взорами,
бросаемыми исподлобья? Что до меня... но ты, верно, потребуешьот меня полной
исповеди. Помню, очень помню, что перед отъездом я погрозил тебе длинным,
предлинным письмом, а выполнить угрозу и доконать тебя сим тяжеловесным
посланием.
Сюда прибыл я в самую лучшую пору, в половине мая, когда все здесь
цвело: сады, леса, луга и щеки сельских красавиц. Смеешься ты и говоришь,
что я делаюсь буколическим поэтом? Пожалуй, смейся; а я тебе докажу, что
выражение мое точно как нельзя больше: лица поселянок именно цвели тогда -
веснушками и вешним загаром. К пенатам моим приехал я не на радость: дом
ветх и скучен, сад заглох крапивой, а в деревушке едва осталось душ тридцать
налицо по последней ревизии. Мне грустно было там оставаться. Отслужив
панихиду над могилами отца и матери, я тем же следом отправился верст за
пятьдесят к дяде моему, принимавшему
на себя родственное попечение о
небольшом моем именьице во все четыре года, которые провел я за границей и в
Петербурге по смерти отца моего. Дядя и все его семейство приняли меня с
открытыми объятиями; а меньшие дети его - сказать правду - даже измучили
меня своими поцелуями и ласками в первый вечер. Впрочем, в этот первый вечер
все шло хорошо. Меня забросали вопросами о чужих краях, о новых модах, о
том, с прикупкой или с вистом играют
в бостон в Париже. Одна добрая
старушка, родственница моей тетки, спрашивала, не заезжал ли я мимоездом в
Иерусалим или на Афонскую гору? Я отвечал на все обстоятельно и благоразумно
и за то удостоен был, особливо от тетки моей и доброй старушки, ее тетушки,
названия человека степенного, солидного. Но на другой день лист совсем
перевернулся: oiu? mon cher, j'ai fait crier au scandale! И знаешь ли чем?
Тем, что поутру вместо чаю потребовал
стакан молока, а вместо сдобных
сладких крендельков, которыми пекарня моей тетки славится за 20 верст в
окружности, - кусок черного хлеба. "Можно ли! - вскрикнули в один голос моя
тетушка, ее тетушка и четырнадцатилетняя моя кузинка,- можно ли в порядочном
доме требовать себе мужицкого завтрака? Разве вы думаете, прости господи,
что у нас и лакомого куска не сыщется про дорогого гостя?" Напрасно я
извинялся закоренелою странническою моею привычкой: меня непременно посадили
бы на сладко-ядение, когда бы дядя не подоспел ко мне на помощь и не выручил
меня объявлением, что я в его доме могу жить как у себя, есть и пить, что
мне вздумается.
Хочешь ли знать ежедневные мои занятия? В пять часов утра я встаю и
отправляюсь к реке купаться. В полверсте от дома, под навесом ив, есть
прекрасное приволье для любителей купанья. Ты знаешь, что с тех пор, как
сиамец Лаури учил меня плаванью, я не уступлю в этом искусстве ни одному
островитянину Тихого океана. Река, протекающая в деревне моего дяди,
глубока, быстра и довольно широка: ежедневно я совершаю на ней байроновский
подвиг и сряду по нескольку раз переплываю этот стосаженный Геллеспонт.
Жаль, что ни на одном берегу нет прекрасной Геро, которая ждала бы верного и
раннего своего Леандра; или что по крайней мере, подобно Байрону, не могу я
похвалиться в пленительных стихах моим удальством и простудной лихорадкой.
После купанья часа два или три брожу я по рощам и полям и в ожидании Петрова
дня натравливаю моего четвероногого Мельмота на крупных и мелких птичек.
Молодой этот питомец так послушен и переимчив, что, когда я после иду с ним
по деревне, он не оставляет без порядочной угонки ни одной курицы, ни одного
цыпленка; и на днях еще старая Акулина, птичница моего дяди, всенародно
приносила мне жалобу, что Мельмот, резвясь, задушил пары две утят и распугал
весь утиный табор, вверенный главному ее начальству. Я смеялся и оправдывал
Мельмота молодостью и глупостью; но тетке моей, кажется, это оправдание было
не по сердцу: она заметила мне, что такую негодную собаку должно держать или
взаперти, или на привязи. - Перескочи, если хочешь, через это отступление и
Стр.1