Владимир Сергеевич Соловьев
Мицкевич
Речь на обеде в память Мицкевича 27 декабря 1898 г.
Он вдохновлен был свыше
И с высоты взирал на жизнь.
(Пушкин)1
Смотреть на жизнь с высоты совсем не то же, что смотреть на нее свысока. Для последнего
нужно только иметь заранее высокое мнение о своей личной значительности при действительном
отсутствии некоторых нравственных качеств. Но, чтобы смотреть на жизнь с высоты, нужно этой высоты
достигнуть, а для этого мало взобраться на ходули или даже влезть на свою приходскую колокольню.
Вот почему при таком множестве людей, смотрящих на нее свысока, нашелся в целое столетие между
великими только один, про которого можно было, не изменяя истине, сказать, что он не взглянул только
в минуту поэтического вдохновения, а всегда взирал на жизнь с высоты. Славный праздник братского
народа2 имеет -- то есть может иметь, мог бы получить -- особое значение для нас и независимо от
русско-польских отношений, если бы воскресший образ великого человека, еще к нам близкого, еще не
отошедшего в тьму веков, помог восстановить в нашем сознании, очевидно, потерянную мерку
человеческого величия, напомнить нам те внутренние условия, которые делают не великого только
писателя или поэта, мыслителя или политика, а великого человека или сверхчеловека в разумном смысле
этого злоупотребляемого слова. Ни самые высокие притязания на свою личную сверхчеловечность, ни
самые великие способности к какому-нибудь особому деланию, ни самое успешное решение какойнибудь
единичной исторической задачи не могут существенно и действительно поднять нас над общим
уровнем и дать то, что дает только целость нравственного характера и жизненный подвиг.
Он "с высоты взирал на жизнь". Когда Пушкин от немногих бесед с ним получил такое о нем
впечатление, Мицкевич стоял только на первой ступени этой высоты, сделал первый духовный свой
подъем.
Каким образом живущий может смотреть на жизнь с высоты, если эта высота не будет им добыта
как правда самой жизни? И каким образом добыть эту высшую правду, если не оторваться от низших,
недостаточных, неоправданных явлений жизни? И если высота жизненного взгляда должна быть
действительно добытою, а не придуманною, то и разрыв с низшим должен быть на деле пережит и
мучительно испытан. Ребенок, рождающийся на вольный свет божий, один раз порывает органическую
связь с темнотою и теснотою утробной жизни, но, чтобы стать окончательно на ту высоту, откуда видна
вся, целая правда жизни, чтобы освободиться от всякой утробной темноты и тесноты, нужно пережить не
один, а целых три жизненных разрыва, три внутренние катастрофы.
И прежде всего нужно разорвать с основною и самою крепкою связью, которая тянет нас к
личному счастью в его главном средоточии -- половой любви, когда кажется, что вся правда и все благо
жизни воплотилось для нас в женщине, в этой единственной женщине, когда мы с искренним
убеждением готовы повторять слова поэта:
Только в мире и есть, что тенистый
Дремлющих кленов шатер,
Только в мире и есть, что лучистый
Детски задумчивый взор3.
В этой сосредоточенности любовного ощущения есть великая правда, истинное предчувствие
того, что должно быть, безусловного значения полной человеческой личности. Но великая неправда
здесь в том, что предчувствие принимается за исполнение, и вместо открывшейся огромной задачи
предполагается готовое и даровое благополучие. Между тем, чтобы экзальтация чувства не оказалась
пустым обманом, нужно во всяком случае порвать с темнотою и теснотою всепоглощающей стихийной
Стр.1