С. СОЛОВЬЕВ
Г-н Блок о земледелах, долгобородых арийцах, паре пива, обо мне и о многом друом
В шестом номере "Золотого руна" за 1907 год г. Блок, разбирая новые стихотворные сборники,
высказал свое собственное поэтическое credo. Сличая некоторые места из VI главы, где Блок разбирает
мою книгу "Цветы и ладан", с некоторыми местами из 1-й главы, где Блок излагает свои общие мысли о
поэзии, я усмотрел между этими местами несомненную связь. Единство им придает равная степень
озлобления, доводящая критика, обыкновенно весьма кроткого и нежного, до брани дурного тона, до
восклицаний вроде: "Ему я посылаю мое презрение от лица проклятой и светлой лирики. Так я хочу".
Против "так я хочу" полемика невозможна. Доказательство можно опровергнуть
доказательством, но "так я хочу", пощечина, плевок -- неопровержимы, и Блок занял воистину
неприступную позицию. Также я ничего не могу возразить против того, что "в тысячах окон качается
ситцевая занавеска", против того, что "румяный академик в холщовом сюртучке склоняет седины над
грудой непереплетенных книг", против того, что "бесстрашный и искушенный мыслитель, ученый,
общественный деятель -- питаются плодоносными токами лирической стихии". Все это, хотя чрезмерно
торжественно и витиевато, но по крайней мере правдоподобно; но, к сожалению, Блок не ограничивается
этими интересными наблюдениями и на двух страницах решает вопросы религии, эстетики,
общественности и многие другие, причем от его решения побледнел бы самый румяный академик и
самый бесстрашный ученый устрашился бы "плодоносных токов лирической стихии", грозящих
затопить все груды книг, не только "непереплетенных", но и переплетенных.
Г-н Блок слыхал о христианстве. В своей автобиографии он сообщил, что учился на
филологическом факультете. О христианстве писали Мережковский, Вячеслав Иванов, Андрей Белый.
Но автор "Балаганчика" расправился с христианством очень скоро, всего на пяти строчках: "но есть
легенда, воспламеняющая сердца. Она -- как проклятое логово, залегающее в полях, в горах и в лесах; и
христиане-арийцы, долгобородые и мирные, обходят его, крестясь. Они правы. Здесь нечего делать
мирной душе, ее "место свято", а это место -- "проклятое". Где ты, румяный академик? Приди и скажи:
"Почему, г. Блок, именуете Вы долгобородыми арийцев, т. е., напр<имер>, немцев, англичан, французов?
и можно ли говорить "христиане-арийцы", когда все греко-римское язычество создано арийцами и когда
христианство выросло на семитической почве и сам Христос был семитом? И неужели же Гёте,
Шекспир, Лейбниц -- несомненные арийцы -- не заслуживают от Вас ничего, кроме презрения?
Потрудитесь обосновать Вашу явно семитическую тенденцию". Итак, арийцам -- не место в "проклятом
логове", где засел "лирик". Блок торжественно предостерегает приближающихся к этому логову: "Люди,
берегитесь, не подходите к лирику". Но, вопреки всем ожиданиям, несмотря на ужасные угрозы, прямо
выписанные из устарелой романтики и только слегка позолоченные дешевым модернизмом, как: "В
ваших руках засверкают тонкие орудия убийства, и в окне вашем лунной ночью закачается тень убийцы.
И ваши жены отвергнут вас и, как проклятые жрицы древних религий, пожелают холодных ласк
трепетной и кольчатой змеи" (о!), "люди" осмелились и подошли, они "приходят и берут". Что же они
берут? На это г. Блок отвечает фантазиями, которые, в свою очередь, ужаснут "бесстрашного
общественного деятеля". Оказывается, что "на просторных полях русских мужики, бороздя землю
плугами, поют великую песню -- "Коробейников" Некрасова". Где видел г. Блок, чтобы мужики пели
"Коробейников", "бороздя землю плугами"? Нет, г. Блок, если б Вы наблюдали мужиков не из Вашего
кабинета, как добрый помещик старого времени, то Вы узнали бы, что мужику не до Ваших
"плодоносных токов лирической стихии", когда он, ругая тощую лошаденку и обливаясь потом, пашет
землю. Если он и будет петь Ваших "Коробейников", то в праздник, а коли он -- мужик дельный, то
предпочтет в свободный вечер почитать газетку да поговорить с умным человеком о последнем
заседании Государственной Думы или о чем другом, что считает важнее "сладкого бича ритмов". Ох,
довольно уже он испытал "сладость" всяких бичей!
Не более утешает и другая бытовая сценка, рассказанная г. Блоком: "Над извилинами русской
реки рабочие, обновляющие старый храм с замшенной папертью, -- поют "солнце всходит и заходит"
Горького". Если эта сцена и правдоподобнее первой, то все же г. Блок совершенно напрасно радуется
тому, что обновление храма производится не с соответствующими религиозными помыслами, а под
напев пошлой революционной песни, по существу антихудожественной, и во всяком случае не народной.
Далее г. Блок посылает презрение, от лица "проклятой и светлой лирики" тому, кто "умеет
слушать и умеет обратить шумный водопад лирики на колесо, которое движет тяжкие и живые жернова,
знает, что все стихийное и великое (?) от века благодетельно и ужасно вместе, знает это и не хочет
признаться... Он не задержит стихии. Он будет только маячить над ней, бросая свою уродливую тень на
Стр.1