СОЛОГУБ
К всероссийскому торжеству
Судьбы переменчивы: претерпевший многие гонения при жизни и по смерти, Пушкин
воспоминается торжественно, официально установленным порядком -- и, однако, "будут последняя
горша первых". <...> Не обидно ли, что великое имя становится достоянием толпы, у которой по-прежнему нет ничего
общего с тем, кто носил это имя? <...> Непонимание "тупой черни" столь же грубо, как и в старину, и ее
низменные помышления столь же, как и в прежние дни, далеки от чистых дум поэта. <...> Поэт и человек равно необыкновенный, человек пламенных страстей и холодного ума, в себе
нашедший верную меру для каждого душевного движения, на точнейших весах взвесивший добро и зло,
правду и ложь, ни на одну чашу весов не положивший своего пристрастия, -- и в дивном и страшном
равновесии остановились они, -- человек великого созерцания и глубочайших проникновений, под
всепобеждающею ясностью творческих изображений скрывший мрачные бездны, -- кому он сроден? <...> Как
и при жизни, он кажется равен со всеми, всякому по плечу, -- но кому же он сроден? <...> Из позднейших
один лишь Достоевский мрачно и неуравновешенно подобен ему, все же прочие -- иного духа. <...> Дух века настолько далек от того, чем жил Пушкин, что почти радостно думать о его
недоступности для толпы, которой с ним нечего делить. <...> В этой толпе, которая, медлительно
раскошеливаясь, тупо соображает, куда ей лучше нести свои гроши -- на его ли медное изображение, на
своих ли голодающих, -- в этой толпе, которой священное его воспоминание не стыдно делать
предметом газетной полемики, -- в этой толпе все ему чуждо. <...> До такой степени чуждо, что иногда какието вирши выдаются за вновь открытые пушкинские стихи, и признаются, и нравятся. <...> С недоумением смотришь на приготовления к "всероссийскому", якобы, торжеству; и начинаешь
иногда думать с тревогою: неужели есть и у Пушкина что-нибудь для сегодняшней толпы? <...> Напрасные опасения, -- как белизна небесных облаков, чиста стихия пушкинской поэзии. <...> Зачем <...>
К_всероссийскому_торжеству.pdf
Ф. СОЛОГУБ
К всероссийскому торжеству
Судьбы переменчивы: претерпевший многие гонения при жизни и по смерти, Пушкин
воспоминается торжественно, официально установленным порядком -- и, однако, "будут последняя
горша первых".
Не обидно ли, что великое имя становится достоянием толпы, у которой по-прежнему нет ничего
общего с тем, кто носил это имя? Непонимание "тупой черни" столь же грубо, как и в старину, и ее
низменные помышления столь же, как и в прежние дни, далеки от чистых дум поэта. Что ей до него? Что
ей Пушкин?
Поэт и человек равно необыкновенный, человек пламенных страстей и холодного ума, в себе
нашедший верную меру для каждого душевного движения, на точнейших весах взвесивший добро и зло,
правду и ложь, ни на одну чашу весов не положивший своего пристрастия, -- и в дивном и страшном
равновесии остановились они, -- человек великого созерцания и глубочайших проникновений, под
всепобеждающею ясностью творческих изображений скрывший мрачные бездны, -- кому он сроден? Как
и при жизни, он кажется равен со всеми, всякому по плечу, -- но кому же он сроден? Из позднейших
один лишь Достоевский мрачно и неуравновешенно подобен ему, все же прочие -- иного духа.
Дух века настолько далек от того, чем жил Пушкин, что почти радостно думать о его
недоступности для толпы, которой с ним нечего делить. В этой толпе, которая, медлительно
раскошеливаясь, тупо соображает, куда ей лучше нести свои гроши -- на его ли медное изображение, на
своих ли голодающих, -- в этой толпе, которой священное его воспоминание не стыдно делать
предметом газетной полемики, -- в этой толпе все ему чуждо. До такой степени чуждо, что иногда какието
вирши выдаются за вновь открытые пушкинские стихи, и признаются, и нравятся.
С недоумением смотришь на приготовления к "всероссийскому", якобы, торжеству; и начинаешь
иногда думать с тревогою: неужели есть и у Пушкина что-нибудь для сегодняшней толпы? Или и в
самом деле есть в нем нечто банальное, общедоступное? И так ли он велик, как мы думали?
Напрасные опасения, -- как белизна небесных облаков, чиста стихия пушкинской поэзии.
Зачем же этот праздник, все эти жалкие торжества, эти спектакли, гулянья, чтения и пения,
флаги, фейерверки, колокола, пушки -- и что еще там будет? -- вся эта бутафорская рухлядь, обязательно
хранимая на складе для обязательно справляемых годовщин? Лишь оскорбительны для великой памяти
эти надуманные поминки, вызванные не свободным и неудержимым подъемом общенародного духа, а
простою календарною справкою литературных гробохранителей.
Вот стихотворение молодого поэта Корина, которое в немногих словах, но точно передает это
наше чувство обиды и возмущения против нового бесчинства толпы:
Сбылось! По всей Руси великой
Крылатый стих твой пролетел,
И в сердце черни полудикой
Он смутным эхом прогудел.
И вот, кощунственно играя
Священным именем твоим,
Тебе несет толпа слепая
Своих кадильниц чад и дым.
Восстань, поэт! Как прежде, смело
Возвысь пред ними гордый глас:
"Подите прочь! какое дело
Поэту мирному до вас!"
Вот, уже сказано это было им, уж недвусмысленно выразил поэт свое к ним презрение, -- чего же
им еще?
Стр.1