Андрей Соболь
ЛЮБОВЬ НА АРБАТЕ
Источник: А. Соболь. Человек за бортом. Повести и рассказы. М.: "Книгописная палата", 2001. -320
с.
OCR и вычитка: Александр Белоусенко, февраль 2008. http://belousenko.com/
Это второй рассказ о том, как живут и умирают на Арбате. Первый был о последнем путешествии
последнего в роду баронов Фьюбель-Фьютценау, о его головокружительном путешествии с
Нащокинского на Таганку страшнее поездки какого-нибудь безрассудного норвежца или датчанина на
край Северного полюса: первая ледяная глыба Воздвиженка, следующая Моховая, белые медведи на
Театральной и т. д.
А этот о любви на Арбате -- о Трече, Викторе Юрьевиче, и о девушке из театральной студии, где
третий год готовят пьесу Бернарда Шоу, и в пьесе этой главную роль дали Вале Сизовой, а пока что у
Вали Сизовой опухли пальцы от холода, и, говорят, скоро останется она без зубов: цынга подкрадывается.
А у Треча ослепительно белые зубы. Он брит, корректен и всегда свеж, по виду самый что ни на есть
джентльмен с коробки папирос высший сорт "А", даже когда за день во всех главках побывает, а сбоку,
под верхним наружным кармашком, у него эмалевый красный флажок с пятиконечной посередке.
Когда в первый раз остановил Валю на углу Афанасьевского, весь сверкал, и почудилось Вале, что
паркетный он, только слишком густо-коричневый.
Впрочем, все коричневое: автомобиль его, перчатки, портфель, и на двери коричневый плакатик:
"Уполномоченный Южпромсека т. В.Ю. Треч".
По холодному, по советскому году редко Треч снимает шляпу -- это уж от Москвы, а так:
безукоризненная тужурка, великолепные навощенные краги, но шапка всегда бессменна на голове. И если
б снял -- даже Вале Сизовой кинулась бы в глаза странность одна: волосы у Треча, как у женщины, низко
начесаны на уши.
Но как знать Вале Сизовой, что таким ухищрением прячет Треч уши свои -- плоские, серые,
волосатые.
Да еще кое о чем не знает Валя Сизова.
Не знает того, что курит Треч всегда одну и ту же сигару, и никогда она у него не гаснет, никогда
не уменьшается (а пепел не увеличивается и не отпадает), и что, закурив ее при белых в Крыму, в
Коктебеле, когда увез с собой в Константинополь светлейшую княжну Кошуро-Машалову, он продолжает
курить при красных, и от этой сигары сотни спецов, даже немало коммунистов, закуривали свои "иры",
"явы" и махорочные крутеныши в разных комиссариатах, секциях, подсекциях.
Но ведь Валя Сизова не курит -- это прежде всего, а потом, пусть даже торчит на голове Треча
дамская шляпа с тонковолосым эспри или поповский гречушник, -- все равно, все мимо глаз пройдет
дымком беглым, когда рука протягивает записку от Коли:
"Доверься подателю записки, до встречи, целую".
И мигом скачет Арбат, тротуар из-под ног уходит, корявый, выщербленный, кирпичик торчком
перестает служить зацепкой, и не поддержи Треч -- упала бы Валя Сизова, почти так, как уже третий год
учит постановщик Хабалов и научить не может.
Записку от Коли на Арбате прочесть -- после трех лет горести, мути Арбат снова полюбить (еще
до сих пор в ушах пушки Александровского училища); на Арбате от Виктора Юрьевича Треча узнать, что
жив Коля, -- к Виктору Юрьевичу немедленно душой прилепиться.
В крючковатых, извилистых, кривоколенных особнячковых арбатских переулках нелегко в дождь,
слякоть плакатик "уполномоченного" разыскать, в сумерках чутьем прочесть, что прием от 4 до 6, и в
ужасе подумать:
-- Опоздала.
А в башмаках пруды патриаршие, а сердцу мочи нет к трем годам ожидания еще один день
прибавить, но за одним чудом, по-видимому, всегда другое следует: еще не постучала робко занесенная
рука, а уж сам Треч открывает -- двойной чудотворец: Колю оживил, к Коле приблизил.
Но краток Треч: за белопенными зубами слов мало -- не рот, а сейф опустошенный. Не
рассказывает, как встретился с Колей, не хочет сказать, похудел ли Коля, по-прежнему ли курит много и
по-старому ли, волнуясь, все спичечные коробки мелко-мелко крошит. Только говорит:
-- Сами увидите... В Крыму, в Гурзуфе.
Стр.1