Андрей Соболь
ОБЛОМКИ
Источник: А. Соболь. Человек за бортом. Повести и рассказы. М.: "Книгописная палата", 2001. -320
с.
OCR и вычитка: Александр Белоусенко, февраль 2008. http://belousenko.com/
У подножья базальтовой горы, в саду, где мало цветов, но много фруктовых деревьев, в зелени
прячутся четыре двухэтажных домика, с балкончиками, навесами, перильцами, номерками над каждой
дверью, с рукописными наставлениями, как обращаться с мебелью, в какие часы требовать кипятку и
когда вносить плату.
Днем в саду тихо -- все на пляже, только посапывает в плетеном кресле под корявой грушей
разбитый параличом бывший вице-губернатор Сувалкской губернии, отчего кажется, что гудит все время
неугомонный шмель, гудит и не хочет убраться.
А под вечер вице-губернатора уносят, на балкончиках появляются лампы, калужская помещица
покрикивает на горничную, дебелая оперная певица, накинув на плечи длинный шифоновый шарф,
разгуливает по дорожкам. И возле всех лестниц загораются мангалки -- обыкновенные ведра, но с
решеткой посредине: местное изобретение для стряпни.
У каждой мангалки свой хозяин или хозяйка, но у каждой мангалки и душа своя.
Особая, как уверяет лысый поэт в шапке, похожей на монашескую скуфейку, с которой он никогда
не расстается, уродливый, как бурятский божок, избиваемый в дни непогоды и обожаемый в часы
удачного всхода трав, длинноногий, с зубами, черными от табаку и почти выкрошенными неизменным
мундштуком.
Но у поэта чудесные глаза; правда, как будто блуждающие, как будто они на время удаляются и,
побродив -- где? где? -- возвращаются робкими и усталыми, словно еще не преодолели всего виденного.
У поэта тоже своя мангалка, как и у соседа его за стеной, человека неопределенной профессии и
звания -- Александра Григорьевича Мировича. И такая же мангалка у "светлейшей".
И, как все, "светлейшая", -- девушка двадцати четырех -- двадцати пяти лет, фамилию которой
владелец сада и домов Пататуев произносит с восторгом, почтением и трепетным благоговением, -- в
сумерки разводит в ней огонь и, белея на свету, ставит кастрюльку, сковородку. И когда шипит масло или
бурлит вода, поэт в скуфейке бросает свою мангалку, прячется за перила лестницы и глядит, как из
комнаты выходит "светлейшая", как она, стоя над мангалкой, от дыма заслоняется ладонью. И за эту
ладонь, за эту руку поэт готов в любой час взобраться на Чертов палец, недоступный и грозный, даже и
днем жуткий, и оттуда, с непостижимой высоты, ринуться вниз, в море.
Но не только поэт, -- ах, поэту сам бог велел! -- но и неопределенная личность, Мирович, тоже на
многое готов ради этой "белобрысой", как ее называет язвительно четвертый сосед по домику, Лунин,
газетчик, репортер, агент страхового общества, прапорщик в бегах и в конечном счете глубоко
несчастный человек с одним легким и с пятилетним сыном -- Андрюшком.
Но Мирович не поэт, он скуп на слова, он только быстро-быстро трет свой левый висок, когда
"светлейшая" проходит мимо; трет усиленно (точно суконкой какое-нибудь изделие из металла, чтобы оно
заблестело, засверкало). Но висок по-прежнему остается восковым, безжизненным. А "светлейшая" в это
время уже удаляется, от ног ее в морском песку остаются впадины.
И когда просачивается вода, и там, где отпечатлелся каблучок, сразу зарождается новая жизнь,
Мирович грудью ложится на берег, перебирает ракушки, камушки, засохшие пучки морских трав. И все
ищет и ищет -- камень особенный, многоцветный, до сих пор не виданный и еще никем не найденный.
И даже Лунин, хотя все время возится с легким -- одним, другого уже нет -- и Андрюшком, и хотя
твердит, что в белобрысой ничего нет, кроме громкого имени, тоже не раз ловит себя на мысли о том, как
прекрасно и как изумительно было бы услышать от этой девушки коротенькое, простое, но такое
очаровательное слово "милый", и, услыхав, пойти за ней.
Куда? -- все равно, но подальше от мангалок, от зеленой плевательницы в кармане, от разбухшего
вице-губернатора. И даже от моря, что шумит днем и ночью, но и днем и ночью чужое.
Чужое, -- потому что есть берега другие, желанные, а к ним не пробраться, потому что есть уголок
на далеком севере, куда путь преградили взорванные мосты, вывороченные рельсы, поля, переплетенные
колючей проволокой, пушки, пылающие деревни, броневики и люди, люди, люди: одни с одними
знаменами, другие с другими, но и те и эти мокнущие под дождем, но и те и другие несущие смерть.
Стр.1