Андрей Соболь
МИМОХОДОМ
- 320 с.
Источник: А. Соболь. Человек за бортом. Повести и рассказы. М.: "Книгописная палата", 2001. -
OCR и вычитка: Александр Белоусенко, февраль 2008. http://belousenko.com/
Еще в июне в отряде было человек триста, тачанок десятка два -- обоз, честь-честью, с обозными.
Гаврюха за интенданта, зарубки делал, вроде приходо-расходной ведомости, сколько гимнастерок
и штанов увезено с красноармейского склада под Голтой, сколько чаю, бумазеи, хрому и прочего добра
бог послал на разъезде двадцатой версты, когда на разобранных рельсах окоченел поезд, передние вагоны
кувырком по косогору, а уцелевшие мешочники наутек в лес, и сколько ботинок, сапог да пальто с
покойников под обломками.
И максимычи были -- пять штук.
Еще к концу июля прибыл гонец от атамана Мурылы, от правобережного, с нижайшей просьбой
Днепр перемахнуть, людишек в одно соединить, и не так, чтоб в подчинение, а на правах равных: команда
по очереди и дележ пополам.
И Myрыле отвечал Алексей Ушастый, трех сотен начальник и командир над пятью пулеметами
(был еще другой Алексей, под Вознесенском, Безухий, кого поймали в прошлом году, обезушили и
расстреляли, а оказалось: не достреляли, уполз с красными пулями и выжил):
"Не хочу, потому что я сам по себе, а у меня не людишки, а партизанские революционеры за волю
и землю для российского народа против комиссаров и жидов по тайному и равному голосованию, а ты,
сукина сволочь, деревни палишь и на карачках в гетманы ползешь. Долой гетманов, офицеров и всякую
власть. Ура!"
Диктовал Ушастый, а писал Симеон, из конотопских семинаристов, углем из костра потухшего по
сосновой доске; доску обстругал Гаврюха...
Гонец доску взял, под рубаху сунул и ускакал, молча, как молча привез письмецо с сургучной
печатью и шнурком.
Потом, когда к югу повернули и возле речушки на ночь расположились, Симеон подполз к
Ушастому, под кусты.
-- Почему ты Мурыле сам не написал, а мне велел?
-- Неграмотный я, -- нехотя сказал Ушастый и зевнул. -- Спи уж, поповна.
-- Неграмотный? А у кого записная книжка за голенищем? С карандашиком... А намедни кто в ней
все чиркал да чиркал?
Вскочил Ушастый...
Утром двинулись, верст пять отъехали, и схватился Гаврюха: нет поповича -- погнал двух в
поиски, атамана не спросясь, за что и наказан был Ушастым: в строй отправлен на неделю.
А двое к вечеру нагнали и сапоги Симеона привезли, утопленника.
Ночью Ушастый из-за голенища вытащил записную книжку, исписанную мелким-мелким
бисерным почерком, за пазуху спрятал и усмехнулся: не лезь, Симеон, конотопский семинарист, куда не
надо.
В книжке прибавилось:
"Любопытно, до какой степени хладнокровия я дойду? Надолго ли я запомню кусты, речку
сонную и пальцы скрюченные?"
К сентябрю от трехсот осталось десятка полтора, пулеметы побросали, когда от курсантов росным
утром врассыпную кинулись -- обильно напирали курсанты, ночью промоинами обойдя, -- немотная ночь
и не шелохнулась, когда по мураве поползли красные звездочки, сеть сплетая.
И тачанкам -- обозу воинскому -- конец пришел: интендант Гаврюха на сосне болтался,
высунутым языком иглы лизал.
В комок собранный отряд, в грязи вывалянный, катился к румынской границе.
Боцала единственная уцелевшая лошадь -- Ушастый крепко в седле сидел, а лицо как перчатка
замшевая: скулы обтянуты, лоб, губа к губе притянута, и все серое -- щеки, глаза, и за пазухой книжка в
переплете сером.
К румынской границе -- для пятнадцати отдых, водка румынская, девки бессарабские, лепешки
кукурузные, а для шестнадцатого только действие третье (первое в Москве!) -- харчевня на Днестре,
Стр.1