H. A. Тэффи
Федор Сологуб
Воспоминания о серебряном веке.
Сост., авт. предисл. и коммент. Вадим Крейд.
М.: Республика, 1993.
OCR Ловецкая Т.Ю.
Знакомство мое с Сологубом началось довольно занятно и дружбы не предвещало. Но
впоследствии мы подружились.
Как-то давно, еще в самом начале моей литературной жизни, сочинила я, покорная духу времени,
революционное стихотворение "Пчелки". Там было все, что полагалось для свержения царизма: и
"красное знамя свободы", и "Мы ждем, не пробьет ли тревога, не стукнет ли жданный сигнал у порога...",
и прочие молнии революционной грозы.
Кто-то послал это стихотворение Ленину в Женеву, и оно было напечатано в большевистском
журнале.
Впоследствии в дни "полусвободы" я читала его с эстрады, причем распорядители-студенты
уводили присутствовавшего для порядка полицейского в буфет и поили его водкой, пока я колебала
устои. Тогда еще действовала цензура, и вне разрешенной программы ничего нельзя было читать.
Вернувшийся в залу пристав, удивляясь чрезмерной возбужденности аудитории, спрашивал:
-- Что она там такое читала?
-- А вот только то, что в программе. "Моя любовь, как странный сон".
-- Чего же они, чудаки, так волнуются? Ведь это же ейная любовь, а не ихняя.
Но в то время, с которого я начинаю свой рассказ, стихи эти я читала только в тесном
писательском кружке. И вот мне говорят странную вещь:
-- Вы знаете, что Сологуб написал ваших "Пчелок"?
Я Сологуба еще не знала, но раз где-то мне его показывали.
Это был человек, как я теперь понимаю, лет сорока, но тогда, вероятно потому, что я сама была
очень молода, он мне показался старым, даже не старым, а каким-то древним. Лицо у него было бледное,
длинное, безбровое, около носа большая бородавка, жиденькая рыжеватая бородка словно оттягивала
вниз худые щеки, тусклые, полузакрытые глаза. Всегда усталое, всегда скучающее лицо. Помню, в одном
своем стихотворении он говорит:
Сам я и беден и мал,
Сам я смертельно устал... 1
Вот эту смертельную усталость и выражало всегда его лицо. Иногда где-нибудь в гостях за
столом он закрывал глаза и так, словно забыв их открыть, оставался несколько минут. Он никогда не
смеялся.
Такова была внешность Сологуба.
Я попросила, чтоб нас познакомили.
-- Федор Кузьмич, вы, говорят, переделали на свой лад мои стихи.
-- Какие стихи?
-- "Пчелка".
-- Это ваши стихи?
--Мои. Почему вы их забрали себе?
-- Да, я помню, какая-то дама читала эти стихи, мне понравилось, я и переделал их по-своему.
-- Эта дама -- я. Слушайте, ведь это же нехорошо так забрать себе чужую вещь.
-- Нехорошо тому, у кого берут, и недурно тому, кто берет.
Я засмеялась.
-- Во всяком случае, мне лестно, что мои стихи вам понравились.
-- Ну вот видите. Значит, мы оба довольны.
На этом дело и кончилось.
Через несколько дней получила я от Сологуба приглашение непременно прийти к нему в субботу.
Будут братья-писатели.
Жил Сологуб на Васильевском острове в казенной квартирке городского училища, где был
преподавателем и инспектором. Жил он с сестрой, плоскогрудой, чахоточной старой девой. Тихая она
Стр.1