Владимир Шулятиков
РАССКАЗЫ И. ДАНИЛИНА
"Курьер", 1901 г., No 112
Новейшая русская литература в высшей степени бедна художественными описаниями жизни и
быта современного рабочего и мастерового. Те немногие произведения, которые посвящены подобного
рода описаниям, представляют из себя (лишь за весьма редкими исключениями) чересчур бегло
набросанные эскизы и не свидетельствуют об особенно глубоком знакомстве их авторов с описываемой
ими средой. Поэтому нельзя не отметить, как крупное литературное событие, появление книги Г.И.
Данилина "Очерки и рассказы".
Г. Данилин очень тщательно изучил рабочий быт, очень пристально всмотрелся в духовный и
нравственный облик рабочего и, в результате, дал, правда, ряд очерков, ряд рассказов, в которых
описательный элемент преобладает над повествовательным, но его очерки нисколько не походят на
обычные эскизы. Его очерки набрасывают верную, многостороннюю, продуманную картину жизни,
развивающейся в одном из интереснейших уголков русской действительности.
Этот уголок - мастерская столичных промышленных заведений. Из числа этих мастерских Г.И.
Данилин предметом своих художественных описаний выбирает, главным образом, те, в которых парят
еще "старые" порядки, на которых еще лежит печать пресловутой "патриархальности".
Таково, например, литографское заведение Мохова ("В мастерской"). Мохов - типичный пример
русского купца, закореневшего в старинных взглядах на способы ведения промышленного предприятия
и на отношения между предпринимателем и рабочими.
Он был, как говорится, "нескладно скроен, да крепко сшит".Широкий в плечах, неповоротливый,
напоминавший движениями героев русских лесов, медведя, он к тому же обладал и медвежьей силой,
которую и проявлял, уча рабочих "уму разуму". Даже лицо его внушало трепет не знавшим его.
Крупный, картошкой нос, рот с редкими желтыми зубами, в которых он держал неизменно сигару
русского приготовления и постоянно нависшие седые брови над серыми серьезными глазами.
Одет он был всегда в длинный старый сюртук, "правый рукав которого он постоянно держал в
кулаке, чтобы не зашибить руку в частых и случайных стычках".
Как истый русский человек, он любил подраться и любил крепкие русские слова. Пьяненьким
рабочим-вертельщикам, столярам, картонщикам - от него частенько "влетало".
Расправившись таким образом с кем-нибудь из своих подчиненных, он, довольный и радостный,
шел к рисовальщикам.
Хорошего леща сейчас отпустил Степке,- довольно похвалялся "сам" Коптев, Хочешь сигаркой
угощу? - предлагал он.
Без "леща" он сигаркой никогда не угощал, но после "леща" у него всегда являлось хорошее
расположение духа. Рабочие знали это и по-своему пользовались "случаем". Они сейчас же, кому нужно,
шли просить "вперед" деньги и никогда не встречали отказа.
Система штрафов за прогул "истый русский человек" не признавал. Не признавал он вообще
никаких технических и административных нововведений в деле. Возмущался теми хозяевами, у которых
"по свистку люди приходят, по свистку уходят обедать, и опять приходят и кончают, все по свистку"; у
которых каждый рабочий имеет свой нумер, за каким он и значится. Приходит на работу - вешает нумер,
уходит обедать - снимает, приходит - опять вешает". Рабочего он считает человеком, К одному из хозяев
"нового" типа он обращается со следующим нравоучением:
"Человек - все человек, а не нумер! Он хоть и простой мужик, к примеру, у меня вертельщик, у
тебя ткач, а он из того же теста и из тех же мужиков, что и мы с тобой".
И если Мохов и другие подобные ему "хозяева" (напр., "сам", фигурирующий в бытовых очерках
"Из записок чернорабочего"), с их чисто домостроевским мировоззрением на фоне текущей
экономической жизни являются людьми устаревшими, людьми эпохи, уже отходящей в области
исторических преданий, если на порядки, подобные тем, которые царят в мастерских Мохова, следует
смотреть, как на вопиющий исторический анахронизм, то рабочих, состоящих под началом Мохова и Ко,
нельзя никоим образом упрекнуть в отсталости и приверженности "старине".
Напротив, они - представители прогрессирующей городской цивилизации: условия борьбы за
существование, в которые они поставлены, и характер окружающей их обстановки сделали их
способными к высокому духовному развитию. Столичная атмосфера и товарищеская среда
Стр.1